Утро Земли - [106]

Он чаще слушал и думал.

Мама с папой считали, что сын усердно проявляет смирение и слушается.

Так, конечно и было. Только слушаться и слушать – вещи разные. А Николай слушал.

– Грешно так думать, – говорила мама за столом, когда отец снова и снова рассуждал о том, как невозможно примирение православного христианства и буддизма. С этим мама не спорила, но отец в рассуждениях шёл дальше. Раз нет примирения, нет смысла и строить для этих косоглазых антихристов города и фермы. Пусть они убираются к себе на Ниххон. Ведь много лет назад они прилетели на материк и обратили выживших россиян в рабство.

– И теперь мы должны им строить? – возмущался отец.

Никол ковырял палочками рисовую кашу и не поднимал от тарелки взгляда. Вовсе не потому, что боялся встретиться с гневом в глазах отца. Всем своим существом он обратился в слух.

– Ты посмотри, чем мы едим!? – отец стукнул палочками по столу.

– Ты не хуже меня понимаешь, что это развивает моторику и не менее удобно, чем другие столовые приборы.

Мама была права, подумал Николай. Большинство русских попали в Союз Юга сюда из научного городка на Дальнем востоке. Отсюда широта кругозора, критичность и общий уровень образования. В свои неполные семнадцать Николай успел это осознать, кое-что почерпнуть из редких книг, сумел многое узнать, пока слушал разговоры людей.

– Тренировка моторики – это, я не спорю, правильно, – отец снова взял палочки, – Но я жду не дождусь, когда нас отсюда заберут на Марс. Там не будет этого противоречивого сосуществования. И, по крайней мере, будут нормальные вилки.

Николай между тем внимательно изучал переплетение нитей в грубой материи, из которой была сделана рубашка. Этот разговор он слышал далеко не впервые. Ну что же, пройдёт несколько месяцев, и они действительно улетят на Марс. А японцы нет. Тут отец может быть спокоен. Говорят, они как будто задыхаются там, уже на орбите. И просят вернуть их домой. Может, всё дело в радиации, к которой они привыкли? Да нет, живут же вот они в Союзе Юга, а тут совсем низкий фон, не то, что Ниххоне. Правда, сам Николай там не был. Только слышал обрывки разговоров.

Он слышал многое. А может, видел. Это получалось почти со всеми, только с некоторыми лучше, а с некоторыми хуже. Настроения и эмоции окружающих были так отчётливы и ярки, словно расцвечены красками. Он видел их оттенки и перемены даже тогда, когда люди молчали. Даже тогда, когда люди оказывались вне поля зрения. Он опасался что-то пропустить и от того весь обращался в слух. Его привычки многих раздражали.

– Ты слишком тихо ходишь. Напугал опять.

Николай вслушивался. И от того видел-слышал-ловил многое. Иногда восприятие могло сделать остановку на том или ином замечании, фразе, обрывке диалога, тончайшем намёке на образ. Два слова о больном ребёнке, об изголодавшейся собаке, о забытой и засохшей корке хлеба. О бессильной и наивной радости того, кто никогда не знал тепла искренней ласки. О тихом и всепоглощающем ликовании человека, который никогда не ел досыта и вот однажды оказался за праздничным столом. О ребёнке, который не знает, что может быть нежеланным. О старости, в которой одно утешение – не думать бы о том, что в трудный час, когда силы откажут, некому будет поднести воды.

Он не встревал, только впитывал и слушал. И как мог, отдавал внутренние силы на поиск пути, как помочь тем, кто страдает и не способен даже осознать своё страдание. Николай без слов молился и беззаветно верил, что хотя бы этим способен помочь. Если не избавить от горя и тягости, то просто смягчить. Смотри, Бог, я вижу и знаю, в этом мире много горя. Наставь меня на путь, чтобы я хотя бы не преумножил его, это самое горе.

Николай часто не мог сформулировать своего протеста, зова, крика или просьбы. Он молчал и слушал. А когда ночь ложилась тёмным занавесом на чистое Южное небо, Николай отворачивался к стенке и закрывал руками лицо. И в тишине просил Бога пожалеть этот мир. Слёзы текли по щекам, а когда он успокаивался и замирал в бессилии, сон увлекал его прочь от боли в глубине сердца. Утро приносило солнечный свет и желание снова смотреть на мир. Узнавать и попытаться понять, сколько истины в его знании и понимании, вот чем питалась душа Николая.

Он работал на ферме рядом с остальными. И хотя родители не пускали его учиться у Медиумов, он всё равно находил общий язык с окружающими. И как умел объяснял, почему не строит город для переселенцев с Ниххона. Получалось коряво. Ведь основным аргументом был наказ отца не поступать так из уважения к предкам. Этот аргумент обладал своей силой. Право русских не участвовать в постройке никто не оспаривал. От этого Николай ещё сильнее задумывался и ещё больше слушал. Он знал, что на многие вопросы Бог даст ответ.

Многое происходит случайно. А с такими, как Николай, более случайно, чем с теми, у кого нет сильной эмпатии. Медиумы в Союзе Юга специально не занимались изучением ясновидения, имели о явлении свои суждения, весьма возможно, кое-кто из них и знал, как пользоваться даром. А русский паренёк Николай не знал ни про дар, ни про то, как им пользоваться. Просто однажды он увидел яркий, цветной сон.