Утро в Нормандии. - [41]

* * *

Утром 5 июня, как только самоходная десантная баржа, на которой находился капитан Роджер Белл, снялась с якоря и оставила остров Уайт, ветреная погода в проливе Ла-Манш сразу же дала о себе знать. Бóльшую часть солдат, хотя они и применяли таблетки гиосцина, укачало, и им ничем нельзя было помочь. Крутая волна захлестывала баржу, и с борта почти ничего не было видно. Солдаты капитана Белла, осматривая горизонт, вскоре пришли к выводу, что, кроме одной, шедшей по соседству с ними баржи их соединения, поблизости никого не было. Неужели произошла какая-то путаница? А может, думали солдаты, операция вновь отложена, а на боевых кораблях, которые вели соединение десантных барж, не разобрали соответствующего сигнала, и теперь они пересекают пролив Ла-Манш совершенно одни? С наступлением сумерек солдаты немного приободрились, так как два крейсера, сопровождавшие соединение, на миг осветили баржу прожекторами. Солдаты почувствовали, что идут правильным курсом — прямо на юг, а не брошены на произвол судьбы, как им начинало казаться.

Капитан Белл не страдал от морской болезни и чувствовал себя прекрасно. Несмотря на то что он никогда не бывал в бою, страха перед тем, что должно было произойти на рассвете, у него не было. Что попытка вторжения могла кончиться неудачей, ему и в голову не приходило. Он читал разосланное по частям и соединениям первого оперативного эшелона вторжения обращение Монтгомери к армии и флоту; Монти сказал, что полностью уверен в успехе — стало быть, никаких сомнений быть не могло. За всю свою службу Белл ни разу серьезно не задумывался над тем, за что он, собственно, собирался воевать и, возможно, отдать свою жизнь, но если такая мысль все же появлялась, то Роджер Белл без колебаний приходил к выводу о справедливости войны, которую вела Англия.

С наступлением ночи капитан Белл обошел своих людей и посоветовал им вздремнуть. В полночь, когда баржа уже прошла две трети своего пути, капитан, не беспокоясь ни о чем, быстро и крепко заснул.

В это время на артиллерийской батарее, установленной на холме вблизи участка «Голд», там, где предполагалась высадка отряда разграждения Роджера Белла, на посту с винтовкой в руках стоял немецкий часовой Фридрих Вюрстер. Вюрстер прислушивался к гулу тяжелых бомбардировщиков, пролетавших над ним в черном, покрытом облаками небе и направлявшихся, как он полагал, бомбить немецкие города. Он представил тревожный вой сирен в своем родном городе, мать, вскакивающую с постели и бросающуюся в бомбоубежище. Она теперь одна в доме — отец, солдат немецкой армии, служит где-то далеко на севере Норвегии, а брат — в военно-воздушных силах Германии. Фридриху Вюрстеру был всего 21 год, но он уже четыре года находился на военной службе. В 17 лет Вюрстер вместе с наступавшей немецкой армией маршировал ло дорогам Франции, в 18 лет он попал в Россию, а в 19 — был ранен под Москвой. Ему не исполнилось и 20 лет, когда, подлечившись после полученного ранения, он был снова отправлен в Россию, участвовал в наступлении, а затем отступал вместе с немецкой армией, был ранен вторично, на этот раз более тяжело. После этого его послали уже не в Россию, а во Францию, на защиту Атлантического вала.

Перебирая иногда в памяти день за днем, Вюрстер думал, что за все четыре года службы, боев, мучительных дней в госпиталях ему просто некогда было поразмыслить о войне, разобраться во многих вопросах, связанных с ней. Здесь, во Франции, стоя в одиночестве на своем посту, он стал задумываться над тем, чем кончится война, и кончится ли она вообще когда-нибудь, и чем он будет заниматься после демобилизации, если все-таки наступит мир и он останется жив.

Фридрих мечтал о мирной жизни, но никогда не думал о возможном поражении Германии. Был он сыном крестьянина, и, когда в Германии к власти пришел Гитлер, ему исполнилось только десять лет. Когда он подрос, то, как и все другие мальчики и девочки, вступил в гитлеровский союз молодежи.

Накануне вторжения союзников во Францию Фридрих продолжал считать правильными все мероприятия нацистов, а слухи об ужасающей жестокости фашистского режима, который он с такой самоотверженностью защищал, — ложью и клеветой, распространяемой врагами Германии. В ночь на 6 июня 1944 года Вюрстер стоял на своем посту, тоскливо всматривался в мерцавшее вдали море и даже не подозревал о готовящемся вторжении.

В два часа ночи его сменили, и Вюрстер устало направился в караульное помещение. Но не успел он раздеться, как раздался звон сигнального колокола и установленные на батарее репродукторы объявили боевую тревогу. Товарищи Вюрстера зашевелились на своих койках и, сонно бормоча проклятия, начали медленно шарить вокруг себя руками в поисках одежды. За последние несколько недель ложные боевые тревоги вконец измучили солдат, и они больше не принимали их всерьез. Но не успели солдаты привести себя в порядок, как на батарее была объявлена боевая готовность номер один, а один из офицеров по батарейной радиотрансляции сообщил, что за рекой Орн приземлились планеры и высадились парашютисты противника, атаковавшие батарею в Мервиле.