Утро в Нормандии. - [17]

Вскоре над головами десантников начали проноситься снаряды с боевых кораблей, которые вели огонь по целям, находившимся в десятке миль от берега.

Глава III. Американский воздушный десант

В пятидесяти милях к западу от того места, где происходили описываемые события, на полуострове Шербур находилась 709-я немецкая пехотная дивизия. Разбросанная по отдельным фермам и деревням дивизия уже целый год бездействовала. Это было соединение, которое не могло похвастаться ни славными традициями, ни высокой организованностью, ни своей сплоченностью.

Дивизия была сформирована восемнадцать месяцев назад. Ее костяк составляли ветераны войны, прибывшие с русского фронта, а основная масса солдат состояла из мобилизованных, которые не проявляли особого энтузиазма, находясь на военной службе. Большинство солдат были или слишком молоды, или слишком стары, или слишком больны, чтобы их можно было послать на более важные участки фронта.

Словом, 709-я дивизия представляла собой третьесортное боевое соединение. Она, безусловно, не была типичной для немецкой армии, но эта армия, оборонявшая обширные гитлеровские рубежи и ослабленная потерями в России и Африке, была вынуждена разбросать свои силы, и поэтому для таких сравнительно спокойных участков, как Атлантический вал, у нее уже не оставалось ничего лучше. Дивизия находилась в этом районе очень долго. Солдаты начали ворчать, жаловаться, что их заставляют выполнять явно никому не нужную работу.

Весь личный состав дивизии — от высших чинов до рядовых — по своим взглядам разделялся на два лагеря: в одном находились люди, которые все еще верили в идеалы нацизма и в своего фюрера, а в другом — те, кто либо никогда не верил в это, либо давно уже разочаровался в Гитлере; первыми были преданные рейху солдаты, готовые умереть за фюрера; вторыми — те, кто считал, что война уже проиграна и что ее не следует продолжать. Ни одна из сторон не доверяла другой. Преданные шпионили за сомневающимися, а новичков, прибывавших в часть, встречали с осторожностью и подозрением — надо было узнать, как они настроены.

Вся дивизия знала о том, что вторжение неминуемо и что есть основания ожидать этого вторжения именно на их участке, но лишь очень немногие верили в возможность остановить противника с помощью тех средств и сил, которыми они располагали. Командиры бригад проводили с солдатами воодушевляющие беседы, но эти беседы не столько укрепляли уверенность солдат в себе, сколько внушали им надежду на какую-то помощь извне. Солдатам говорили, что их прикрывают береговые артиллерийские батареи, достаточно мощные, чтобы держать под огнем все побережье, и что существует секретное оружие, которое пока не применяется, но обязательно будет введено в действие в случае нападения противника и уничтожит его еще до того, как он ступит на сушу. Однако очень мало кто верил в это!

В ночь на 5 июня солдаты, как обычно, находились на своих постах. Они и не подозревали, что их судьба уже предрешена.

Около полуночи в дивизии была объявлена воздушная тревога. В этом не было ничего необычного, так как уже один раз в эту ночь воздушная тревога была, а через полчаса был дан отбой. Да и, по правде говоря, редкая ночь за последние недели обходилась без воздушной тревоги. Все это порядком уже надоело. В одном отделении пехотного взвода, расположенного на ферме юго-восточнее города Монтебур, объявление воздушной тревоги встретили даже с облегчением — оно положило конец спору, который начинал принимать опасный характер.

Одним из споривших был солдат по имени Фридрих Буш, который до войны был директором школы в Дрездене. Находясь в состоянии крайнего угнетения и подавленности, он опреметчиво заявил, что сыт по горло солдатской службой во имя цели, в которую никогда не верил, и что единственное его желание — поскорее вернуться домой к жене и ребенку. Слова солдата услышал унтер-офицер, который заявил, что единственное, на что Буш еще годится и что он способен сделать для Германии, так это постараться дать себя убить в первом же бою. Разгорелся ожесточенный спор, и товарищи Буша уже начали побаиваться, как бы он не угодил под арест по обвинению в призывах к мятежу. Среди присутствовавших находился немец Эрвин Мюллер, который очень внимательно прислушивался к спору. Его жена была датчанкой, да и сам он в течение двадцати лет жил в Дании и поэтому считал себя тоже датчанином. К сожалению, он своевременно не получил датского гражданства, в результате чего сразу же после захвата Дании Германией был призван в немецкую армию. Боясь навлечь на жену, детей или проживавших в Германии родителей какие-либо неприятности, он безропотно пошел на военную службу.

Мюллер в душе соглашался с Фридрихом Бушем, но считал, что тот напрасно рискует, открыто заявляя о своих настроениях. Уходя из дому, Мюллер обещал своей жене вернуться домой целым и невредимым, и его единственная забота теперь состояла в том, чтобы выполнить свое обещание. Он давно уже тщательно продумал, как вести себя: надо будет держаться подальше от всякой опасности и тщательно скрывать свои мысли от всех, кроме надежных друзей. Если дело дойдет до боя, то следует драться, но только в том случае, если это будет необходимо для спасения жизни. Если же выгоднее окажется сдаться в плен, то этим нужно будет обязательно воспользоваться. Он считал, что драться ему все-таки придется, так как, по всем расчетам, дивизии предстояло встретиться с парашютистами, а солдатам разъяснили, что американские и английские парашютисты пленных не берут. Что же касается того, чтобы воевать за нацистскую Германию, то подобной мысли у Мюллера даже и не возникало.