Утро новой эры - [56]

Данилов пересек двор и остановился рядом с детской площадкой. Тихо скрипнули качели, словно на них сидели призраки. Сердце начало закачивать в кровь адреналин. В следующий миг серая масса рядом с песочницей ожила и зашевелилась. Пока она была неподвижна, Александру казалось, что это камень. Круглый гладкий валун, которому неоткуда было взяться посреди двора. Поэтому находчивое воображение превратило камень в снежную скульптуру. Ему, воображению, было плевать, что летом произошло нечто, после чего людям стало не до скульптур.

В течение секунды, пока Данилов напрягал глаза, а серое нечто ворочалось — он думал, что это большая собака с круглой головой. Алабай. Стоило ветру подуть в его сторону, и в нос Александру ударил запах прелой шерсти и едкого пота.

Он услышал тяжелое дыхание, из темноты смотрела пара желтых глаз.

— Едрёна вошь… — только и сказал Саша.

Холодок пробрал его до костей, как никогда до этого, даже в первый день. Из темноты к Данилову приближался зверь, с каким он еще не сталкивался.

*****

Их истории были похожи. Оба шли к этой встрече через дорогу огня, льда и крови. Оба были везучими и сильными, и избежали верной смерти сотню раз.

Если бы ночной пришелец мог говорить, то поведал бы много интересного.

Сначала был огонь, выгнавший его из родного леса и чуть не погубивший. Это было для зверя не ново. Ему уже случалось спасаться от лесного пожара, поэтому, как только его нос уловил запах гари, он сразу же прекратил обсасывать куст дикой малины и побежал. Инстинкт правильно подсказал путь к спасению. Вскоре он плюхнулся в ручей, и, делая широкие гребки, переплыл на другую сторону, подальше от наступающей стены огня.

Фыркая и отряхиваясь, он оставил позади покрытую хлопьями белой пены речку, в которой кверху брюхом плавала снулая рыба. К ней он не притронулся.

Небо было багровым, как кусок мяса. Где-то далеко рокотал гром.

Потом пришли люди. И ему снова повезло. Его вполне могли убить в первую неделю, когда уже почувствовавшие голод беженцы начали наведываться в леса. Сначала по одному, а потом толпами. Кузбасс — это все же не Красноярский край и не Якутия, поэтому даже пары тысяч голодных мужиков с ружьями вполне хватило бы, чтоб прочесать все островки тайги в области. Сначала оружие взяли все, кому не лень, но вскоре наступила темнота, и охота стала занятием самых смелых и хорошо оснащенных. А для бывалых охотников медведь — это не чудище из сказки, а рядовая добыча.

Тогда же, в сентябре, когда дни стали холодными, а световой день сократился, древний инстинкт повелел животному найти берлогу. Четыре месяца он спал, не успев нагулять достаточно жира, а в конце декабря проснулся. Зимний покой медведя не является спячкой, как у барсука, он сохраняет нормальную температуру тела и в случае опасности может мгновенно проснуться.

Когда медведь вылез из берлоги, кругом царили зима и ночь, но он оказался приспособлен к ним куда лучше, чем люди. Он долго тенью бродил среди мертвых, не встречая ни сородичей, ни врагов, ни своего обычного растительного корма. Пищей хозяину тайги, ставшей по вине людей черным пепелищем, служила падаль и мелкие животные.

Новая тайга, пустая и мертвая, больше не могла прокормить его, и в поисках пищи он двинулся на юг по узкой полосе леса вдоль большой человеческой дороги.

Тяжелая фура со стройматериалами на скорости сто двадцать километров в час врезалась в отбойник, когда водитель ослеп от огненной вспышки. Ни он, ни сидевший рядом экспедитор не были пристегнуты — если шофер расплескал свои мозги по приборной панели, а его спутника вышвырнуло через ветровое стекло.

Зверь осторожно приблизился к опушке. Он никогда раньше так близко не подходил к человеческим сооружениям. Дорога была такой же мертвой, как лес. Все больше смелея, медведь вышел на открытое пространство.

Возле машины, которая будто вросла в дорожное ограждение, он втянул воздух ноздрями, фыркнул и начал рыть снег, разбрасывая его лапами, как собака. Наконец, добрался до мяса. Понюхал тело и начал с хрустом жевать.

С тех пор он никогда не был голодным. Он не охотился на живых людей специально, но, увидев их, не упускал возможности.

Зверь двигался все дальше на юг, и настал момент, когда впереди выросли стены города. Он хотел повернуть назад, но увлекся преследованием легкой двуногой добычи. Человек был ранен, за ним на снегу тянулся отчетливый кровавый след.

Загнав его и растерзав, медведь с удивлением обнаружил, что заблудился. Его рефлексы и органы чувств спасовали перед незнакомой средой. Ориентацию в пространстве затрудняли каменные лабиринты улиц, так непохожие на его охотничьи угодья. Резкие запахи металла, резины, дерева, пластика и плоти — горелого и гниющего, еще витали над развалинами, и даже тонкий нюх не всегда мог выделить из этой какофонии единственную нужную ноту. Город, пусть и мертвый, был источником стресса для лесного гиганта. Он никогда бы не пришел сюда добровольно, если бы не голод.

Как и все медведи, он не брезговал мертвечиной и даже предпочитал мясо с душком. Но те одеревенелые останки не шли ни в какое сравнение со свежей человечиной.