Утро красит нежным светом - [2]

- Что же вы, - сказал я Борису, - взяли и драпанули?

Он ничего не ответил, только отфыркивался.

- Уж, наверное, можно там было где-нибудь зацепиться, что ли, - продолжал я строго. - Испугались, что ли.

- Заткнись, - сказал он, - будь человеком...

И ушел в другую комнату. И там он сбросил с себя оставшееся на нем военное, вытащил из шкафа свой единственный гражданский костюмчик, оделся и пошел из дому. В окно я видел, как он шел по Грибоедовской - медленно, вальяжно, по-тбилисски... Наверное, он надеялся за несколько часов передышки отыскать кого-нибудь из старых своих знакомых шоферов, кто, может быть, еще был в Тбилиси и кто, может быть, уже не надеялся снова увидеть его живым.

Не успел он пройти и двадцати шагов, как я с лихорадочной поспешностью напялил на себя его гимнастерку, галифе, сапоги, пилотку и, распространяя благоухание окопов, выскочил на Грибоедовскую и двинулся к Юрке Папинянцу. Просто так идти не хотелось - я ударил строевым. [119] шагом и так строевым прошел до самых Сололак, козыряя военным и счастливо избежав патрулей...

- Что же делать? - сказал я Юрке. - Когда же мы? Города сдают, земля горит...

- Ничего, - сказал он философски, - все будет.

...Бедный капитан Кочаров! Мы все-таки дожали его в один прекрасный день.

- Ладно, - сказал он, еле сдерживаясь, - черт с вами! Завтра придете с кружкой-ложкой. В 9.00.

- А повестки? - спросили мы.

- Бюрократы! - закричал он. - Какие повестки, когда я вам самим говорю!

Но, увидев наши лица, швырнул розовые листки, отошел к окну и прохрипел оттуда:

- Сами будете заполнять, черт вас дери! Моя рука не виновата, запомните. Сами пишите!

Не было ни военкомата, ни капитана Комарова, ни стен, ни Тбилиси...

- Послушай, - сказал я Юрке, - я побегу домой, а ты принесешь повестку... Как будто я ничего не знаю.

Я ворвался в дом и сел у окна, посвистывая. Душа ликовала, коленки дрожали, на вопросы домашних отвечал невпопад. Наконец в дверь позвонили, и тетя Сильвия пошла открывать. Не помню, что уж там говорили, какие были восклицания, ссорились, или пели, или Юрку Папинянца выталкивали вон, или, наоборот, торжественно несли на руках, не помню. Он, видимо, убежал, а тетя Сильвия вошла в комнату с розовой повесткой в руке.

- Повестка? - сказал я как ни в чем не бывало. - Действительно пора. Засиделся...

- Этого не может быть! - крикнула тетя Сильвия, оглядывая меня с подозрением. - Это ошибка. Тебе только семнадцать... Это ошибка. Я сейчас пойду к военкому...

- Нет, - сказал я со страхом, - это не ошибка. Разве вы не видите, что происходит кругом?

- Я в свое время, - сказал дядя Николай, - хотел убежать к индейцам... А ты, мальчик, знаешь, куда ты торопишься? [120]

- При чем тут индейцы? - сказал я и сам удивился, как я это сказал.

- Это ошибка, - машинально повторила тетя Сильвия. - Я должна пойти...

- Тетя Сильвия, - сказал я твердо, - не надо идти в военкомат. Я ведь все равно уже решил, вы же это прекрасно понимаете. Сшейте мне лучше вещевой мешок.

Она заплакала. Розовая повестка, покружившись, улеглась на полу.

...Счастливое мгновение! Мы с Юркой получили направление в 10-й ОЗМД (отдельный запасной минометный дивизион). Вечером тетя Сильвия и дядя Николай проводили меня до трамвайной остановки. Трамваи ходили редко, так что я успел все сказать и все выслушать. А потом пришла десятка и повезла меня на вокзал. Я стоял на задней площадке, одетый в серые бумажные брюки и футболку. На ногах моих были старые спортсменки. Редкие пассажиры, наверное, думали, глядя на меня, что мальчик собирается в деревню - менять вещи на продукты... Наверное, они так думали, но я не волновался: я-то знал, кто я такой на самом деле!

Мы встретились с Юркой Папинянцем на вокзале. Наш путь лежал в Кахетию, где размещался наш неведомый и замечательный 10-й ОЗМД. Поезда ходили редко. Вагоны брались с боем. Кое-кто умудрялся ехать на крыше. А мы с Юркой даже не пытались врываться в вагон, а сразу влезли на крышу. Было страшно, но до утра вытерпели.

Мы думали, что увидим большой военный городок, где ряды минометов перемежаются с рядами танков, орудий, броневиков, а увидели райское местечко с двухэтажной школой, где размещались штаб и столовая да жили командиры. А совсем недалеко, на старом винограднике, были разбиты парусиновые палатки, в которых предстояло жить нам, солдатам. Командиры и сержанты - все были люди бывалые, кадровые, а солдатами предстояло стать нам - девятиклассникам и десятиклассникам из Тбилиси. Нас съехалось около ста человек. Кто в чем. Шли дни, а об обмундировании никто не заикался. Единственное, что всем нам выдали, были [121] широкополые шляпы защитного цвета, предназначавшиеся для горных войск.

Шли дни. Мы обучались минометному искусству с раннего утра до позднего вечера.

- Батарея, смиир-р-на! - кричал сержант Ланцов, и вдруг его взгляд упирался в кого-нибудь из нас, ну, допустим, в меня, и он багровел и командовал: - Акаджав, два шага вперед шаго-о-ом марш! (Он никак не мог привыкнуть к моей фамилии, ему все время казалось, что окончание ва должно относиться к женщине.)