Утро (Из дальнего прошлого) - [6]

Интересной и пикантной темой в кают-компании было самое неожиданное для всех согласие Бездолина на назначение его командиром "Красавца" взамен заболевшего капитана.

А Бездолин недавно вернулся из трехлетнего дальнего плавания, пробыл с семьей только полгода и... снова в дальнее плавание на три года...

Разве было можно морякам не "ошалеть" от удивления, когда жена капитана была, конечно, обворожительная женщина тридцати лет и было двое детей у них, разумеется, прелестные?

И после долгой разлуки только шесть месяцев остаться с "очаровательной женой" и "прелестными детьми"?

Конечно, явилось предположение о "страшной" семейной драме.

Разумеется, нашелся в лице мичмана Нельмина сплетник не без "выдумки", который, как все сплетники, знал "все... все" про ближних и потому, конечно, месяца через два после ухода из Кронштадта сообщил в кают-компании имя любовника очаровательной жены капитана и...

- Вы понимаете?! - воскликнул с увлечением мичман.

И на основании письма одного товарища, полученного в Гревзенде, письма, в котором сообщались смутные слухи, мичман рассказал с подробностями, именно и обличавшими сплетню, о том, как "безумно влюбленный" в жену Бездолин, истосковавшийся за три года, вдруг узнал, что его, молодого еще мужа, "очаровательная" променяла... на адмирала Трилистного... "Очаровательная" могла хранить верность только год, и затем...

- Вы понимаете? - снова воскликнул мичман, словно бы для того, чтобы слушатели понимали, что он несомненно врет. - Вы понимаете, в какой ужас пришел Бездолин от такой подлости своей Муни. Вы догадываетесь, господа, как поздно прозрел он, что женатый человек, у которого очаровательная жена, рискует, уходя в плавание на три года... И на кого променять? Вы ведь знаете, какой старый, "цинготный" адмирал? Ну, Бездолин сурово сказал Муне, что она... вроде как дама из Амстердама... Он все-таки безгранично ее любил, но "прощайте отныне навсегда... О Муня! Наслаждайтесь жизнью со старым козлом"... И немедленно мундир и к министру... Вот откуда это назначение командиром "Красавца"...

- И врешь же ты как сивый мерин!.. Ведь жена провожала мужа в день ухода... И капитан каждый вечер уезжал с клипера в Петербург... И адмирал Трилистный родной дядя Марьи Николаевны!.. Неправдоподобно соврал! - вдруг проговорил товарищ Нельмина.

Мичман на минуту смешался, и глаза его забегали.

Но вдруг в отваге отчаяния выпалил:

- Ну так что ж?.. Ну, приезжала... Может быть, апарансы...* И могла приехать, чтобы просить прощения...

_______________

* Для видимости (от франц. - en apparence). - П р и м. р е д.

- А Трилистный?..

- Ну так что ж?.. Может, другой адмирал... И что пристаешь, Иван Иваныч... Разве я выдумал?.. Я передаю со слов Жиркова... Он писал... Он, значит, и переврал... Очень может быть, что переврал... Я очень рад, если несправедливо врут на Марью Николаевну... Прелестная женщина... Но я все-таки не ушел бы от нее на три года! - добродушно и весело прибавил Нельмин.

Однако многие поверили, что что-нибудь да есть и пахнет семейной драмой.

Но нашлись офицеры, которые, напротив, утверждали, что семейное счастье капитана не омрачено. Они любят друг друга, и Марья Николаевна благородная женщина... Про нее ничего не говорят... Но министр приказал: "Или отправляйтесь... или оставляйте службу!" Поневоле пойдешь...

Более честолюбивые прибавляли, что капитан - страшный честолюбец и, обуянный гордыней, чуждается всех, потому что считает себя выше других...

Так вопрос о "семейной драме" и остался открытым.

И в это чудное утро в кают-компании нетерпеливо ожидали приговора мрачного капитана над командой за Дианку и невыдачу виновного.

Кто же, как не Зябликов? Кто не знает этого арестанта?

VII

Приближалось время подъема флага. Восьмая склянка была в начале. Уборка кончена, и переодетые в чистые рубахи матросы собрались на палубе.

Никакого решения еще не было, и команда волновалась сильнее.

Капитан еще не показывался наверх, старшего офицера не призывал и даже не спросил вестового, где Дианка.

Молодой вестовой давался диву, и молчание капитана наводило больший страх. Подавая ему кофе, Мартын взглянул на лицо капитана, и ему казалось, что он мрачнее и суровее, чем обыкновенно.

Стараясь скрыть чувство тревоги и испуга, старший офицер нервно шагал по мостику и то и дело взглядывал на люк капитанской каюты. Он мысленно обещал примерно наказать боцмана. "Какая скотина! Не мог добиться сознания от Зябликова и даже не указал на него... Подлецы! С ними надо быть строже!" - думал он о матросах, негодуя, что ему не придется успокоить капитана докладом о "мерзавце", который сознался... По крайней мере, старший офицер отличился бы в глазах мрачного капитана.

И почему этому арестанту не сознаться! Что выиграет, запираясь?

- Немедленно послать ко мне в каюту Зябликова! - приказал Павел Никитич, внезапно осененный какою-то мыслью, и, быстро спустившись с мостика, ушел в каюту.

Через минуту Зябликов вошел в каюту старшего офицера.

- Слушай, Зябликов... Ты, конечно, утопил Дианку... Не сознаешься, а я все-таки велю отпороть тебя как сидорову козу сегодня и, как отлежишься, снова буду пороть, пока не сознаешься. И, кроме того, матросы на берегу тебя изобьют до смерти, хоть боцман и прикрывает тебя... Не говорит, что подозревает тебя... А я-то уверен. Слышишь: у-ве-рен!