Утренняя заря - [82]

— Слышал? — Холло потянул его за пиджак. — Чего уставился? Тебе говорю.

— Нет, не слышал. А что я должен слышать?

— Тебя взяли как заложника. Скоро поведем тебя в национальный совет.

— Оружие у тебя, делай что хочешь.

— Ха-ха! — хохотнул Холло, хватаясь за кобуру, где лежал пистолет Форгача. — Это пока еще шуточки, так сказать, для возбуждения аппетита. Вот отберем все охотничьи ружья у твоих дружков, тогда поговорим иначе. Предупреждаю: при сопротивлении — первая пуля тебе. Попробуй только сказать слово или подать знак своим людям!

Форгач не сделал ни того ни другого. Безмолвный, словно погруженный в глубокую летаргию, смотрел он, как национальные гвардейцы разоружают сторожей у зернохранилища и гумна. Что он мог сделать, когда к его лбу было приставлено дуло его же пистолета?! Холло пошел на хитрость. Он разоружал сторожей, одновременно прижимая пистолет к виску своего заложника. Был ли Форгач удручен? Нет. К нему вернулась острота мышления, когда Холло, желая достойно отпраздновать победу, придумал позорное шествие.

Он решил провести Форгача под вооруженной охраной, с песнями через село, чтобы все видели, что тот здесь больше не хозяин, а им самим теперь распоряжаются новые хозяева.

Форгач не мог вынести этого, в особенности грязных солдатских песенок. Злость, кипевшая в нем, перешла в упорство. К тому времени, когда шествие, сопровождаемое плевками, насмешками и ругательствами женщин из Бибицкоцого, подошло к сельсовету, он уже знал, что даже в одиночку, но будет сопротивляться, бороться до конца. А если его убьют, что ж… в Венгрии есть еще коммунисты!..

8

Зал заседаний, имевший форму широкой подковы, находился в бывшем зимнем саду, который в тридцатых годах был превращен в парадную столовую барского дома Дори. Стеклянная стена теперь была заложена кирпичами, и только в центре подковы, против входной двери, осталось три высоких, до потолка, окна. Они выходили в сад, заросший платанами, красными кленами и каштанами; если летом в ветреный день посмотреть на всю эту пышную зелень, кажется, что находишься в море, в необозримом волнующемся море листвы и цветов.

Здесь, сидя спиной к свету за составленными вместе тремя столами, Машат и пожелал допросить Леринца Форгача, который, по его мнению, был уже достаточно обработан, то есть запуган до смерти. Машат был в приподнятом настроении: его обвисшие, дряблые щеки округлились и порозовели, а в голосе, когда он обратился к Тэрке, возведенной по этому случаю в должность секретаря, звучали металлические нотки:

— Введите Форгача! Но только втроем: мой сын и оба Холло. Остальные национальные гвардейцы пусть останутся снаружи в боевой готовности.

Произнеся это напыщенно-театральным тоном, он сел, скрестил руки и только с трудом смог удержаться от восклицания: «Вот я и дожил!» Этот момент стоил десяти лет ожидания. Да, ровно десять лет ожидания. Да, ровно десять лет прошло с тех пор, как «товарищ Форгач» поднял бунт. Рты, пахнущие жевательным табаком и виноградными отжимками, поднятые кулаки и тяжелые башмаки объяснили, как казалось Машату, в чем состоит самое демократическое «народовластие». А теперь пришло время — не мести, нет, только восстановления старого, насильственно нарушенного порядка. Этот исторический процесс неизбежно связан с некоторыми неприятными последствиями для всех тех, кто с энтузиазмом согласился служить деспотизму. Теперь они должны будут предстать перед форумом и ответить за свои преступные деяния — тут уж ничего не поделаешь. Кто не грешил, того и не будут наказывать. А вообще, дело «Машат против Форгача» — это только маленький эпизод по сравнению со всем содеянным обанкротившимся и ныне ликвидируемым строем… Сохрани боже, если он, Машат, хотя бы в помыслах, исходя из принципа «око за око, зуб за зуб», прибегнет к тем же методам, которые применяли «товарищи». Если так, пусть его предки перевернутся в своих гробах!

Через двустворчатую, когда-то покрытую белым лаком и богатыми золотыми украшениями, а теперь потрескавшуюся и облупившуюся дверь вошел Форгач. Зажмурясь и поеживаясь, словно от холода, он, ослепленный после темноты коридора бьющим в глаза светом, не знал, куда ступить. Форгач почувствовал, что кто-то взял его за локоть, услыхал рядом шаги Холло, стук подковок на его сапогах, звон оружия и потом отрывистый, лающий голос:

— Господин председатель! Янош Холло, командир национальной гвардии, покорнейше докладывает: названное лицо здесь, приведено мной.

И затем возник голос из прошлого, еще с тех времен, когда впервые делили землю, — аккуратный, рассчитанно любезный голос Машата:

— Спасибо, Холло… А вы? Почему вы стоите у двери? Пожалуйста, подойдите ближе… гражданин Форгач.

Покачнувшись, чувствуя, что Холло совсем рядом с ним, Форгач приблизился к столу, глаза его уже привыкли к свету.

— Пожалуйте, — еще любезнее продолжал Машат, обращаясь к председателю кооператива, который не успел рассмотреть всех сидящих за столом. — Не стесняйтесь, для гостя у нас всегда найдется место… гражданин Форгач.

Только глухой не услышал бы насмешки за этими двусмысленными, отточенными фразами, не понял бы нахального, бросающего в краску издевательства в обращении «гражданин». Форгач подумал, что если он не сядет, то Машату в конце концов надоест быть любезным, и решил стоять — пусть Машат хоть до самого утра предлагает ему стул. Но он забыл, что рядом с ним Холло, который уже однажды применил к нему силу. Командир гвардейцев, видя, что Форгач упорствует, покосился на него, минуту подождал и затем оглушительно рявкнул: