Утренняя заря - [31]

А в комнате уже громко звучал припев. И это было чудесно: люди, только что выглядевшие стариками, на глазах превратились в крепких, полных сил мужчин.

Они выпрямились, расправили грудь, гордо подняли голову:

Это есть наш последний

И решительный бой.

С Интернациона-а-а-лом

Воспрянет род людско-о-ой.

И даже Кесеи, сдержанный до холодности Кесеи, казалось, с трудом владел собой; пытаясь скрыть слезы, он часто-часто моргал. А когда замерли последние слова песни, дядя Ходас склонился на плечо старика Бицо:

— Лайош, ох, Лайош, старый ты мой товарищ! Никогда бы я не поверил, что мы… что мы еще будем вот так петь «Интернационал». В тюрьме ведь это была наша молитва. А теперь?!

И тут за дверью раздался шум, будто кто-то скребся, щупал доски, искал и никак не мог найти дверную ручку.

Это был исхудавший до костей, дочерна загоревший путник, который только что прошел по площади.

Он был одет во все новое, но одежда эта казалась случайно собранной. Тиковый китель и обшитые кожей кавалерийские штаны. На ногах легкие башмаки итальянских солдат-берсальеров. В руках суконная фуражка организации Тодта[16] — козырек размером с лопату — и здоровенный чемодан, сколоченный из фанеры.

— Pas vrai! Camarade Tombor! Est-ce que c’est toi?[17] — Это воскликнул Иштван Немеш, родственник Бицо, отступая назад, словно увидев привидение.

Путник (у него были необыкновенные, широко расставленные глаза-сливы) слегка прищурился. Он пригляделся, кто это кричит ему по-французски, а затем, заметив Немеша, широко улыбнулся, обнажив десны:

— Et toi, camarade Nemes? Pas en Belgique?[18]

Он поставил чемодан на пол, положил на него фуражку, отряхнул ладони, будто только что поднимал тяжелые мешки, и теперь уже обратился ко всем находящимся в комнате:

— Вы коммунисты, товарищи? Я вроде слышал на улице, что тут пели «Интернационал?» — спросил он уже по-венгерски.

— Ты точно слышал, — сказал подошедший к нему Немеш. — Так ты жив? Ты цел? — Он потряс его, крепко сжав ему плечо. — Товарищи, — воодушевленно продолжал он, — это Томбор, товарищ Томбор, мой старый знакомый. Он был в свое время секретарем ячейки в Лионе. А потом добровольцем в интернациональной бригаде в Испании… Ну и ну! — Немеш снова, еще внимательнее оглядел путника с головы до ног. — Из каких же глубин ада ты сюда пожаловал?

— Оттуда, — согласился Томбор, говорил он с легким акцентом. — Я точно побывал в аду, это в Бургенланде, лагерь Феринг. Два дня назад меня освободили.

— А туда? Туда-то ты как попал? Мы получили известие, что ты погиб.

— Это только наполовину правда… Сидел в лагере для интернированных, потом гитлеровцы… Et après tout — voila![19] — добавил он уже по-французски.

— А жена? Дома или за границей?

— Дома, — улыбнулся Томбор. — Больше того, она в надежном месте, у родителей. Она ведь попала во Францию отсюда. И к тому же пребывает в наилучшем здравии.

— Тогда я что-то не понимаю, — проговорил Немеш с удивлением. — Она здесь, а ты отсюда идешь куда-то? Я вижу, ты в дорогу собрался… Не сошлась ли она с кем-нибудь?

— Quelle blague, mon ami![20] — воскликнул Томбор, хлопнув ладонью о ладонь. — Pour ma légitimation, c’est à dire…[21] Иду в Пешт, чтобы подтвердить свой стаж в партии, вот зачем. Заграничной эмиграции больше нет. Теперь я могу быть коммунистом и дома.

— Товарищ, тебе не обязательно терять время на поездку в Будапешт, — вмешался в разговор Кесеи, обиженный тем, что Немеш забыл про него и не спешит представить неожиданно появившемуся товарищу. — Дело в том, что я сам из Будапешта. — Теперь Кесеи говорил уже спокойно, без раздражения в голосе, потому что он уже обратил на себя внимание. — У меня есть полномочия восстанавливать людей в партии и подтверждать их партийность.

— Имеете документ? — спросил Томбор и подошел к Кесеи.

— Конечно, — ответил Кесеи.

Сказал он это безо всякой обиды, и Бицо только удивился тому, как быстро умел брать себя в руки приехавший к ним представитель из Пешта.

И еще больше Бицо удивился тому примитивному удостоверению, которое вынырнуло из кармана Томбора и сразу же пошло по рукам.

Оно было написано на полотне расплывшимися химическими чернилами. По краю были заметны следы шитья, а снизу, в правом углу — звезда. Это была печать подпольной Французской коммунистической партии.

— Хорошо, — сказал Кесеи. — Чтобы начать работу, этого вполне достаточно. Всем остальным — где ты был, чем занимался за границей — поинтересуются товарищи из Центра… Итак, поездка в Пешт пока отпадает. Останешься сейчас с нами или сначала сходишь домой, а потом вернешься? Как тебе лучше, товарищ Томбор?

— Останусь, — заявил Томбор.

Он оттащил чемодан к дверям, чтобы тот не стоял на дороге, поискал свободный стул, сел и сказал:

— Продолжайте… Я хотел сказать, давайте продолжим, товарищи. А что касается моего появления здесь — так считайте, что я просто опоздал, пришел чуть позже…

И только теперь, чувствуя, что он среди своих, Томбор подмигнул Немешу, как бы говоря ему: «Мир тесен, камарад, всегда можно встретить друга».

Вел себя Томбор естественно — как только сел, сразу же почувствовал себя как дома, все понимал с полуслова.