Утренняя заря - [15]

— Ты с ума сошла! — закричал он ей, забыв о такте. — Да я уже взрослый, сам знаю, что делаю, и не нуждаюсь в няньках! И что это еще за «бросишь меня»? Смех один, да и только! Я из армии дезертировал, бежал, как вор прятался, хотел в живых остаться, потому осенью и вернулся домой… Ты за меня тогда переживала? Хорошо! Спасибо! Но тогда село так и кишело жандармами! А теперь?! Успокойся же, сядь, нечего за меня бояться, я уже давно вырос из пеленок.

— Если бы это было так! — вздохнула тетушка Бицо, садясь в сторонке, около плиты. — Тогда бы я знала, что с тобой ничего не случится. Но сейчас? Ты же легкомысленный, как мальчишка, да к тому же еще и упрямый! А я не могу за тобой повсюду по пятам ходить.

— А этого вовсе и не нужно! — с вызовом откликнулся Бицо. — Я и на собственных ногах устою.

— Если тебе дадут… Только не дадут ведь. Отец твой тоже храбрился, как только не обзывал меня: и глупой, и набожной, и отсталой. А какая судьба его ждала? Били его ногами, пощечин надавали, чуть всю кровь не выпустили, а мне приходилось за ним ходить… Тогда-то он, конечно, обещал, клялся, что, дай бог ему только выздороветь, дай на свободу выбраться, уж тогда он из дому не выйдет, бросит эту политику, а теперь вот…

— Ну ладно, давно это было. Зачем старое ворошить? — заерзал старик Бицо под вопрошающим взглядом сына.

— Зачем, спрашиваешь? — продолжала изливать свое горе тетушка Бицо. — Если бы я на поденную работу не ходила, хотя грудь так сильно болела, если бы не работала на этой земле, за которую треть урожая платили, то и ты бы погиб, и я, и мальчик. Ты ведь нас без гроша оставил, кладовка совсем пуста была… Что же я получала за это? Одно злорадство. Так, мол, этой красной морде и надо! Таких надо истреблять, чтобы никого не осталось. Так говорили у меня за спиной односельчане, когда я выводила Андраша немного погулять.

— Это все господа небось говорили, — заметил старик Бицо. — Народ-то так не скажет.

— Говорить да объяснять легко, — отмахнулась матушка Бицо. — Это ты умеешь. Да еще увлекаться умеешь. Ведь для вас, для мужчин, эта грязная политика — всего только увлечение, похвальба одна. А как вы с ней погорите, то давай, баба, твоя очередь, тебе платить по счету. Но это уж кто как… Я-то, я уж больше такого никогда…

— Не бойся, мать, такого больше и не будет! — возразил ей старик Бицо, энергично оттолкнув от себя стул. — Что было, то было. Но теперь-то? — Он подскочил к двери, широко распахнул ее и сказал с таким выражением, будто подарок жене преподносил: — Слышишь?

— Чего еще мне слышать надо?

— Гул этот! Это танки русские грохочут, аж земля от них дрожит.

В дверь ворвался густой сладковато-горький запах, напоминавший томящуюся на огне айву с разрезанным лимоном. Во дворе буйно цвела примула: ее ярко-желтые бутоны раскрылись, превратились в звездочки цветов.

И как бы взяв верх над этим приятным запахом, в кухню ворвался грохот — ни на минуту не затихающий, грозный шум танков и орудий. Шум этот как бы материализовался: его можно было не только услышать, но и потрогать.

Стоящие в шкафу стаканы, даже не прикасаясь друг к другу, зазвучали, как нежнейшие колокольчики, зазвякали, зазвенели…

— Слышишь? Ясно тебе, о чем говорит этот гул? — спросил старик Бицо, глотая слезы. Потом голос его стал чище, увереннее, старик словно ликовал, торжествовал победу: — Он говорит, что теперь на нашей стороне не только правда, но и сила! Назад нас, мать, уже не вернуть!

— А сад? Кто его теперь вскопает? — откликнулась, видно смирившись, матушка Бицо. Она тяжело оперлась руками о колени, встала. Разгладила складки на фартуке, закрыла дверь и тихим, спокойным голосом, будто у нее других забот и не было вовсе, обратилась к мужчинам: — Ешьте, чего ж вы не едите? Лапша совсем остыла…

Сердце Андраша наполнилось благодарностью к матери; удивление, любовь, стыд и жалость смешались в нем.

И, как когда-то в детстве, он обнял мать и, неловкой, неуверенной рукой погладив ее по волосам, сказал:

— Не беспокойся, мама, ничего страшного с нами уже не случится.

— Ничего, — отозвалась матушка Бицо, направляясь в комнату стелить постели. — Только у меня забот да беспокойства больше станет… За двоих теперь придется молиться.

7

Утро началось с шума, смеха и визга. Тетушка Бицо перешла на ведение хозяйства по обычаям мирного времени: она стащила вниз, на землю, поросят, спрятанных до этого в клетке за печной трубой на чердаке.

— Это уже хороший признак, — подмигнул старик Бицо сыну и начал бриться. — Ты бы тоже привел себя в порядок, — посоветовал он, чуть подождав. — Мы ведь в общественное место идем, там с бородой появляться неприлично.

— Ты шутишь, отец?

— Ничуть! На главной площади стоит господское казино, это помещение отдано нам. Там мы и создадим партийную организацию. — В этот момент он ойкнул от боли, потому что порезался, увидев, как две фигуры загородили дверь и на зеркало легла тень. — Кто там еще? — со злостью спросил он.

— Это я, Янош Гач, с сахарного завода, — отозвался один из пришедших, что был постарше.

— А это я, дядя, — вошел на кухню и тот, что был помоложе, — Пишта, Пишта Немеш.