Утренняя поездка - [2]

Ребёнок ютился где-то за пазухой у мамы и с этой секунды непрерывно орал.

Сложно было поверить в реальность этих звуковых волн. Они, скорее были похожи на вопли мифических существ, таких как баньши или гарпии. Кроме того, теперь Николаю казалось, что гроб специально сконструирован так, чтобы все звуковые волны отражались аккурат в его уши.

Иного выхода из ситуации помимо инертного принятия у Николая не было.

Тем временем женщина пыталась успокоить ребёнка. И пусть Николай не видел в её действиях старания, он всё же верил, отражённый звук летит не только к нему, а значит, саму женщину это тоже волнует.

Правда, спустя пару минут он всё же сам начал подтрунивать и просить женщину сделать уже хоть что-нибудь, чтобы успокоить столь замысловатый источник звука. Но женщина будто не замечала его и продолжала поглаживать своё дитя, что-то мерно нашёптывая.

Тогда Николай Павлович решил изобрести способ изоляции, если не себя в целом, то хотя бы своего сознания. И после нескольких замысловатых трепыханий он смог повернуться спиной к источнику звука и его матери.

Тут же Николай обнаружил щель: крышка гроба на этот раз не была плотно закрыта и в возникшее отверстие задувал приятный, остужающий холодок.

Теперь Николай Павлович сосредоточил всё своё внимание на разглядывании пейзажа окна.

В окне он видел безоблачное ночное небо, щедро усеянное звёздами, и луну. Та была центром всего чудного пейзажа наружного мира. Лунный диск в эти минуты представлялся Николаю Павловичу идеальным объектом: совершенство пропорций, чёткость образа, несомненно математически выверенное положение на небесной площади. И даже хаотичные тёмные пятна лишь только способствовали идеализации образа луны, ведь, будь она во всём симметричной и правильной, её созерцание превращалось бы в кромешную скуку. Не бывает идеала без своего изъяна. Внутренней частички хаоса.

Наблюдая за луной, Николай Павлович чересчур успешно абстрагировался от бесчинства его положения, женщины, давящей на конечности, крика, и даже немного растрогался. Луна будто бы светила только для него. Направляла всё своё потрясающе спокойное, серебристое, чудотворное свечение прямо в эту щель, в зрачки Николая.

Он смотрел за луной и его уже не заботили ни ясная ночь за окном, при условии, что выходил из дома он пасмурным утром, ни ноги, которые он вовсе перестал ощущать, ни работа. Он понял, что не появится сегодня на рабочем месте ещё тот в момент, когда в гроб закинули женщину.

Он смотрел за луной и пытался вспомнить какую-то удивительно лиричную песню, которую исполнял человек из невероятно далёких краёв. Певец грустил, тосковал по ещё более далёким краям. Далёким для себя, а не для Николая. Получается, что эти края были вдвойне далеки для Николая. И нахлынувшая на него меланхолия от осознания этого также удваивалась. Или так казалось самому Николаю.

Одно известно точно: трудно поверить, но ведь именно сейчас эта далёкая хандра одного певца заставляла Николая, человека делового и строгого, по уши обмякнуть.

Он смотрел за луной и понимал, что никогда бы не смог и представить, как сильно может согреть человека спутник земли. Конечно, сильнее сердце, нежели конечности, но Николай был этим полностью удовлетворён.

Нахлынувшее чувственное состояние Николая было резко прервано криком. На этот раз самой женщины:

– Закройте крышку, ребёнок простудится!

Николай только-только очухался, как луна исчезла, и сопровождающие её звезды, и приятный холодок вслед. Темнота. Ребёнок кричит. Его крик, как сотня маленьких зубчиков, прорезал душу Николая Павловича. Николай молчал. Не двигался. Надеялся, что вот-вот это всё пропадёт также, как и луна со звёздами. Пытался не думать. Но всё же сорвался.

Где же находиться душа? Если она так страдает от крика, значит где-то существует. Николай Павлович не верил во всякие бредни про сердце, а значит душа, если где-то и была, по его мнению, то только в голове.

И всё же луна. Неужели он едет так долго? По ощущениям не больше часа. Но на улице никак не может быть ночи.

В этот момент он вспомнил про очки. Вспомнил, что вовсе не потерял их утром, найдя на кухне, около тостера. Вспомнил, что приложил их к валидатору, вместо «тройки». Вспомнил и растерялся.

Глаза его забегали по тёмному пространству. Участилось биение сердца. Как-то неловко. Он едет не оплатив проезд! Николай Павлович вновь стал ворочаться. Удобно вывернул руку и забарабанил по крышке, выкрикивая: «Я не оплатил проезд!».

И получил ответ. Сверху раздался донельзя низкий, увесистый бас, будто раскатившийся по небесам гром:

– После. Мы в пробке.

«Да что за чёрт!» – Николай Павлович все больше ощущал тесноту отнюдь не телесную, а внутреннюю, душеную все обстоятельства сжимали его. Опоздание, отсутствие связи с родными, неоплаченный проезд, да ещё в том самом тостере, у которого он оставлял очки, остался лежать хлеб, ужасно, ужасно!

Он мог бы страдать и рефлексировать часами, но подобную перспективу прервала неожиданно заговорившая женщина:

– Мужчина, вы что, проезд не оплатили?

И ребёнок, как назло, замолчал. Так что слова попутчицы, были отчётливо слышны в практически мёртвой тишине. Слова будто бы легонько тревожили её, как первые капли дождя, падающие на лужу.