Утренний ветер - [32]

Он вытянул из костра тлеющую ветку, прикурил от нее и продолжал:

— Вот я и подумал, не увеличить ли после всего этого наш ударный взвод. Сегодня все мы защищали нашу стройку. Что, если вы, ребята, все вступите в нашу бригаду?

Два каменщика сразу же согласились. Они славно потрудились с бакошевцами во время наводнения, почему бы им не работать теперь вместе на стройке?

Тоно оперся на локоть и немного охрипшим голосом проговорил:

— Что же, можно для разнообразия переменить место жительства. Не все ли равно, в какой бригаде работать.

— Не надо паясничать, — ответил Бакош. — Я предлагаю совершенно серьезно.

— Так и я серьезно, — выдавил из себя Тоно. — Только вы запросите мои документы у Гладкого, товарищ Бакош. У меня ведь не очень хорошее классовое происхождение. Боюсь, что замараю вашу ударную бригаду и у вас лично неприятности будут.

— Мы, прежде всего, оцениваем человека по труду, — ответил Бакош.

— Так-то так, — продолжал, сокрушенно вздохнув, Тоно, и при этом нельзя было понять, говорит он искренне или издевается над бригадиром. — Меня уже однажды упрекали в том, что я якобы хожу с буржуазной прической. Но на поверку оказалось, что все это чушь.

— Бывают, к сожалению, еще всякие искривления, — миролюбиво ответил Бакош.

Пока Тоно вел с Бакошем такой диалог, Рудо очень переживал за своего приятеля. Зачем крутит, соглашался бы. И он обрадовался, когда Тоно, исчерпав свои шуточки, заявил, что отныне он «боец ударного взвода товарища Бакоша».

Рудо и самому захотелось быть в этой бригаде. Почему бы нет? Бакош — бывалый человек, бывший партизан, а сейчас — председатель рабочего комитета. Как умело руководил он людьми во время наводнения! А потом Бакош может рассказать еще о борьбе с фашистами. Это же интересно! И Рудо тоже объявил, что он вступает в бригаду Бакоша.

Услышав это, Штефан недовольно покачал головой и вспомнил о своих спорах с отцом. Отец готов был принимать в бригаду каждого, кто хотел, а Штефан предпочитал только самых лучших.

— Рудо пусть работает там, где работал, — сказал он тихо. — К тому же судимость у него была…

Рудо покраснел и не знал, как быть.

— Ничего, с нами он станет лучше, — сказал бригадир. — Запомни раз навсегда, сынок: в жизни нет просто носителей добра и зла, а есть живые люди. Их надо воспитывать, делать полезными членами общества! Это и задача комсомола.

Мацак добавил:

— Правильно, возьмем его в общий котел.

В костре уже тлели последние ветки, луна спряталась за горы, только ветер еще шумел в прибрежном вербняке. Мужчины распрощались друг с другом, пожелали доброй ночи. Лишь Рудо стоял с опущенной головой, но когда Мариенка уходила со Штефаном, он успел шепнуть ей:

— Мне еще надо поговорить с вами.

Она ничего не ответила.

Все ушли, а Рудо еще продолжал стоять, неподвижно уставившись на угасший костер…

3

Рудо сидел в прокуренном кафе. Он нетерпеливо посматривал на часы и постукивал пальцами по мраморному столику. Играли танго, но такт, который выбивал Рудо, не соответствовал ритму музыки.

Вышли танцевать первые пары. Рудо смотрел на паркет отсутствующим взглядом, иногда рассеянно проводил рукой по длинным темным волосам и снова посматривал на часы.

В дверях появился коренастый мужчина лет сорока с гаком в новом светлом костюме. Он гордо осмотрелся вокруг. Когда Рудо увидел мужчину, лицо его оживилось, он допил остатки черного кофе и поднял руку.

Мужчина его тоже увидел, кивнул большой кудрявой головой и направился к столику Рудо, втиснутому в угол зала у окна. Он подал ему руку, стоя закурил сигарету и крикнул официанту:

— Две стопки и минеральную!

Потом он присел на мягкий стул, выпустил через нос белую спираль дыма и, глядя на оркестр, спросил:

— Они придут?

Рудо кивнул.

— Если она действительно хороша, я дам тебе фотоаппарат.

— Увидите сами, пан Стано.

Стано пододвинул к себе пепельницу и стал сосредоточенно наблюдать за тем, как официант ставит на стол пятидесятиграммовые стопки, бутылку минеральной воды и каракулями записывает на листочке стоимость заказа.

— Когда-то в добрые времена здесь было по-другому, — сказал он не без горечи в голосе. — Официант кланялся мне до земли и ничего не писал. У меня всюду был открытый счет. Так выпьем, ведь и сейчас все-таки можно пока жить.

Они чокнулись и отпили. Стано продолжал:

— Хотели, дьяволы, из меня пролетария сделать. Но у меня самого ушки на макушке. На угольные склады я попал, — он иронически улыбнулся и добавил многозначительно: — Вам, наверное, известно, что алмазы формируются в угле. Мой отец разбогател на дереве, потом перекинулся на текстиль. А я — на уголь… Официант, — крикнул он, — репете́!

Он вытащил из кармана серебряный портсигар с большой витой монограммой и положил его на стол. Потом он нагнулся к Рудо и, задыхаясь от смеха, стал рассказывать:

— Однажды отец решил отметить удачную сделку, пошел в Бистрице на обед и заказал порцию жареного поросенка. Кушанье ему понравилось, и он решил повторить. «Репете́!», — крикнул он, и хозяин принес ему еще одну порцию. За соседним столом сидели три неотесанных радванца и уплетали фасоль. Жареный поросенок возбуждал в них аппетит, и они решили заказать его столь же по-ученому, как мой отец. «Дайте нам репете́!» — попросил один из них. Хозяин, разумеется, принес им фасоль. Надо было видеть, какой истошный крик они подняли!