Утренний ветер - [18]

Владо готов насмерть защищать этот цементный подвал, эти стены, бук за речкой и ели. Он горд тем, что не позволил немецким солдатам выманить с помощью телефона остальных партизан.

Его разрывает желание крикнуть фашистам что-либо оскорбительное, бросить им в лицо какую-нибудь грубость: «Эй, вы, висельники, кровавая падаль со свастикой!» Но разве они ответят? Это же не люди, а убивающие механизмы. Зайцев не стал бы на них орать, да и Олег тоже. Он думал бы о дочке, а за него говорил бы пулемет. Владо тоже должен подавить в себе все слабости, как и Олег.

Владо видит глаза Елы. Видит их, как в тот зимний новогодний вечер, когда она вышла из комнаты. Их уже разделяли стены, но глаза ее все еще стояли перед ним. После нее остался запах одеколона и заколка для волос. Он поднял ее с дивана, погладил пальцем и снова увидел глаза Елы. Были они спокойные, улыбающиеся и удивительно реальные. Ему хотелось поцеловать их, но видение расплылось…

Глаза Елы, теплые, зеленоватые, смотрят на него. Она гордится им. Владо представляет, как альпийские стрелки начнут атаку блиндажа. Взрываются гранаты, свистят пули, огнеметы поджигают землю. Сотрясаются стены, но Владо не сдается. Он отвечает на каждый выстрел выстрелом. Ему представляется, что звонит телефон. Комиссар отряда подбадривает: «Держись, ты — коммунист!»

Владо проводит ладонью по карману брюк. Там лежит сложенный лист бумаги, который имеет для него колоссальную цену. Это — как сама жизнь, даже как будущее.

Придет весна, настоящая и символическая одновременно, и сложенный листок партизанского партбилета с именем Владо и пятиконечной звездой будет одним из миллионов цветов.

— Выдержу, — шепчет он и через минуту уже громче добавляет: — Здесь я защищаю коммунизм.

Эти знакомые, много раз слышанные слова становятся для него предельно близкими, значительными. Сегодня на глубине двух метров, в цементном подвале, они перестают быть фразой. Эти слова — его оружие! Здесь он борется за коммунизм!

16

В полузабытье Ела перечитывает свое письмо:

«Самый дорогой! Все по-старому. Пришло только восемь жандармов. Сегодня все ушли на задание — захватить какой-то блиндаж с телефоном. Они знали о нем. Бриксель во главе. Боюсь за тебя».

Блиндаж с телефоном? Не лесной домик?

Не буду его мучить своей печалью. Может быть, написать, как о нем выспрашивал майор фон Клатт? Не сообщить ли ему, что майор подозревает и ее?

Ела читает дальше:

«У меня все в порядке. Все здоровы. Я помогаю отцу прикармливать пчел. Помнишь, как мы на них смотрели? Что делает Марош? Он все такой же спокойный и веселый? Веселый, даже когда ворчит? Жду, когда все это кончится».

— Все кончится, — шепчет она, а в ушах ее отдаются шаги часового.

Она пугается собственного голоса. Встает из-за столика и прикрывает письмо. Свеча еще горит, а в печи тихо тлеют угли.

«Что-то у меня не в порядке. Это не только грипп. — Она проводит ладонью по лбу. — Я болезненно ко всему чувствительна, дрожу как в лихорадке. Вчера мне было хорошо и весело, а сегодня? Происходит что-то ужасное. Но что?»

Она слышит шум у двери. Догадывается: это Рекс. Открывает ему дверь. Он жмется к ней, не отходит от ее ног. Не сердит, как иногда, не лает. Ела гладит его по голове, он закрывает глаза. «Что ты выкинул, Рекс, у тебя совесть не чиста?»

Собака ложится у ее ног и смотрит на нее. Нет, Рекс ничего плохого не сделал, но он взволнован: нервно вертит хвостом, озирается, иногда скулит.

«У животных повышенная чувствительность», — думает про себя Ела. Может быть, ее состояние передается Рексу. Владо занимался с ним. Он смотрел на пса и мысленно приказывал ему: сядь, дай лапу. Рекс понимал, как будто бы читал по глазам.

Ела разговаривает с ним, как с человеком, от которого ждет поддержки. Пес нет-нет да и слабо заскулит. Напоминает это тихий плач, сдержанный и жалостный. Он не может усидеть на одном месте. Что-нибудь у него болит? А что, если он предчувствует, что с Владо что-то случилось и вместе с ней испытывает страх?

Где сейчас Марош? Последние два месяца они все время были вместе. С Марошем Владо было бы легче. Он здоровый, этот рабочий ничего не боится. Если они вместе, то все будет хорошо.

Около пустой чашки белеет кусочек сахару. Ела кладет его на ковер перед Рексом, но голова собаки остается неподвижной.

«У него плохое предчувствие», — волнуется Ела и подходит к окну. Она видит каску часового. Тот как раз поворачивается и исчезает за углом дома.

Еле представляется, что немцы заполнили весь двор, они прыгают с факелами в руках и поджигают дом. Она слышит их железные шаги.

Потом она видит Владо лежащим в снегу. Из уголка губ его сочится кровь Она бежит к нему по крутому склону, тонет в сугробах, опускается перед ним, теребит его за плечи, шепчет, чтобы он открыл глаза. Она вскрикивает в отчаянии. Владо открывает глаза, они уже холодные, как кусочки льда. Ела гладит его лоб, слушает сердце, и — о счастье! — оно слабо бьется. Она стоит на коленях в луже крови, зовет, кричит что есть сил. Приходят партизаны с санками и увозят его. Она дежурит около него, и он постепенно возвращается к жизни. Глаза его оживают, он сжимает ей руку. Вот они уже в городе, в больнице. Перед входом стоят военные с красными звездочками на ушанках. Они отдают честь, открывают двери. Владо спасен, операция прошла успешно. Врач улыбается. «Не бойтесь, все в порядке, — говорит он Еле, — через несколько недель пациент выпишется домой».