Утренний чтец - [18]

8. doc

Я люблю приходить в торговый центр пораньше. Вставлять карточку в щель на узкой боковой двери в глубине паркинга. Это моя точка входа – незаметная железная дверь, сверх у донизу разрисованная граффити. Я поднимаюсь по широкому центральному проходу к своим владениям, и меня провожает только эхо моих шагов, разбивающееся о железные шторки магазинов. Всю жизнь буду помнить фразу, сказанную мне тетушкой, когда она первый раз взяла меня на работу, и я, в расцвете своих восьми лет от роду, семенила рядом с ней. “Ты принцесса, Жюли, ты моя принцесса во дворце!” Принцесса постарела, но ее царство ничуть не изменилось. Совершенно пустынное царство, больше ста тысяч квадратных метров, ожидающее подданных. По дороге я здороваюсь с двумя бугаями, ночными охранниками, они совершают последний обход перед тем, как разойтись по домам, и нередко отпускают мне какой-нибудь комплимент. Я всегда останавливаюсь потрепать по голове их овчарку в наморднике. “ Только с виду бандит”, сказал мне однажды Нурредин, хозяин пса. Я люблю этот особенный миг, когда земля словно притормозила свой бег и задумалась, выбирая между светом рождающегося дня и тьмой умирающей ночи. Я говорю себе, что, быть может, однажды Земля передумает вращаться и замрет навеки, а день и ночь поселятся каждый со своей стороны, погрузив нас в вечную зарю. Я говорю себе, что, быть может, в этом сумеречном свете, окрашивающем все в пастельные тона, войны станут не такими уродливыми, голод – не таким невыносимым, мир – более устойчивым, желание поспать с утра – менее острым, вечера – более длинными, и только белизна моих плиток не изменится, так и будет сиять в холодном свете неоновых ламп.

На пересечении трех главных линий меня подбадривает воркованием большой фонтан. На дне бассейна поблескивает несколько монет, их бросают влюбленные парочки и некоторые суеверные любители лотереи. Иногда, если возникает желание, я тоже по дороге бросаю туда монетки. Просто так, ради удовольствия посмотреть, как они искрятся, погружаясь в воду и вращаясь вокруг своей оси. А быть может, еще и потому, что во мне еще живет восьмилетняя девочка и ждет, что приедет прекрасный принц и освободит ее. Настоящий прекрасный принц. Он оставит своего красивого белого коня (“ауди А3”, например, или “ситроен DS” с кожаной обивкой) на парковке и взбежит ко мне опорожнить мочевой пузырь, а потом подхватит меня на руки и увезет в длинное любовное путешествие.

Хватит мне листать “Нас двое”. Слишком сильно бьет по эстрогенам такое чтение.

Я сбегаю по полутора десяткам ступенек, ведущих в подвал торгового центра, и оказываюсь на рабочем месте. С помощью второй карточки привожу в действие механизм, поднимающий железную шторку. Начинается жуткий грохот – как будто над моей головой гигантские челюсти крошат металл, и постепенно потолок заглатывает его. До открытия центра остается час. Этот час принадлежит только мне, и я провожу его за складным столиком, читаю и правлю на своем компьютере написанные накануне тексты, дожидаясь первых посетителей. Мне нравится думать, что за ночь мои тексты созрели, подошли, словно тесто для хлеба в теплом месте, которое поутру находишь поднявшимся и пахучим. В такие моменты перестук клавиатуры для меня – самая прекрасная музыка. Закончив и убрав ноутбук в чехол, я облачаюсь в свою форму, в голубой халат, самое обыкновенное кримпленовое безобразие. В нем я похожа на почтовую служащую 70-х. Ну и ладно, не суди по одежке, и, как говаривала тетушка, будь проклята мадонна Хлора, святая заступница туалетных уборщиц! Настает время Жози и завтрака. Жози (она терпеть не может, когда ее зовут Жозианой) моет головы клиентам в парикмахерской на втором этаже. Она полная моя противоположность. Она творит красоту, а я тружусь в уродстве. Она легкомысленная, а я скорее серьезная. В ней жизнь бьет ключом, а я из породы стеснительных сухарей. Может, поэтому мы с Жози прекрасно ладим. С ее появлением всегда словно вспыхивает солнечный лучик. Мы делимся нашими горестями и радостями за чашкой кофе с круассаном. Болтаем, обсуждаем клиентов. Один, например, попросил ее покрасить ему волосы в светло-зеленый, а другой оторвал мне ручку слива: этот кретин не понял, что надо нажимать, а не тянуть. Обсуждаем мировые проблемы, рассказываем друг другу сны, хохочем во все горло, как малолетки, а потом желаем друг другу хорошего дня и прощаемся до завтра. По вторникам у нее выходной. И у этих дней совсем другой вкус. В них чего-то не хватает, как будто при готовке в блюдо забыли положить пряность. Не люблю вторники.

Выходя из дому, Белан взял с собой не добытые накануне живые шкурки, а тексты Жюли. Это случилось само собой, он даже не задумался почему. Просто решил, что вполне естественно вернуть написанные девушкой фрагменты туда, где он их нашел. Ему нравилось думать, что однажды Жюли, быть может, встретится с ними, окажется в том же переполненном вагоне и услышит, как ее читают.

36. doc

В 10 часов опять приходил толстяк. Вечно одно и то же. Скатится по лестнице, неуклюже, как безмозглый бегемот, и, чуть не перевернув мой стол, несется прямо в кабинку, даже не поздоровается. Десятичасовой толстяк никогда не здоровается, да и не прощается, впрочем. Молча, ни на кого не глядя, вваливается в 8-ю кабинку, ту, что в глубине. Ни разу не видела, чтобы пошел в другую. А если, на беду, она оказывается занята, месье ждет, переминается, топает, поджимает ногу, бьет копытом от нетерпения. Этот тип так и пышет самодовольством и беспардонностью. Из тех чурбанов, что ездят на внедорожнике и паркуются на местах для инвалидов. Второй месяц это животное каждый день ровно в 10 часов уделывает мне под адские звуки восьмую кабинку и пока ни разу слышало от меня ни единого упрека, хотя заслужило, и еще как! Потому что, имейте в виду, когда я говорю “уделывает”, это не какая-то умозрительная метафора. Мало того что этот хам всякий раз изводит целый рулон туалетной бумаги, так он еще никогда не удосужится нажать на слив. Мне приходится добрыхдесять минут драить за седалищем его величества, чтобы унитаз выглядел мало-мальски пристойно. Что всего хуже, поганец выходит из моей 8-й кабинки чистенький, как новая монетка, пиджак в полном порядке, стрелка на брюках безукоризненная, все как полагается. Но последняя капля, переполняющая биде, как выражается та же тетушка, – это чаевые. Жирный скряга никогда не оставит больше медной монетки в 5 центов, причем презрительно швыряет ее на блюдечко. Я каждый раз пытаюсь поймать его взгляд, выразить свое негодование, но мерзавец ни разу даже головы не повернул в мою сторону. Я для него не существую, вроде этого блюдечка, куда он кидает свою подачку. Редкостный прохвост. Точно умеет выкрутиться из любой ситуации. Но я не отчаиваюсь. Он у меня свое получит. Как говорится в рекламе, однажды я возьму от жизни все!