Утренние слезы - [93]

— Ну, а почему бы ей не стать его женой? Какая разница — до или после свадьбы. Все это предрассудки! — взорвался я в негодовании на жену и на Галю Макарову.

— У кого предрассудки-то?! Если тебе не верят и прямым текстом говорят, что не верят, и требуют доказательств… Я б ему по морде за такие слова… Полтора года голову морочил, а теперь наше вам — доказательства потребовались. Допрашивает ее, как прокурор, о ее знакомых парнях, с кем куда ходила, с кем целовалась… С ума можно сойти!

Я не перебивал жену, пока она мне рассказывала о Лёдике. Я вдруг с мучительной грустью понял, что это правда. Я узнал его. Я и сам всегда знал Лёдика именно таким: подозрительным, расчетливым и не рискующим ни в чем человеком. Я никогда ничего не рассказывал жене о Лёдике, она его совершенно не знала, а я… Получалось так, что я, зная Лёдика, сочинил его не только для себя, но и для них тоже. Они поверили мне, и теперь мне было очень стыдно перед ними, особенно перед Галей, младшей моей сестренкой, словно бы это я, и только я, обманул ее. В сознании моем рушилось хрупкое, стройное сооружение, которое я возвел в своем воображении, впервые оно рушилось с таким треском и с такой серой, мучнистой пылью…

Я ударил кулаком по столу и сказал в сердцах:

— Так какого дьявола она не врезала ему, если такое дело! Взяла бы да и послала его к черту!

«Всю жизнь я выступал его адвокатом, — думал я в отчаянии, — всю жизнь сочинял для себя образ превосходного и обаятельного человека и сумел так убедить себя в его непогрешимости, что и люди тоже начинали верить в это. Значит, я страшнее его? — спрашивал я себя. — Значит, вина моя тяжелее? Значит, не он, а я последний из подлецов? Его адвокат».

Я так доказнился в тот вечер, что жена, которая оскорблена была за свою подругу, стала меня успокаивать, говоря что-то о потемках чужой души, о невозможности узнать до конца человека, о моей доброте и всепрощении…

— Да не в этом дело! — вскрикивал я чуть ли не в истерике, пугая жену, которая не понимала моей тоски. — Если бы только! Какая доброта, какое всепрощение?! Кого прощать-то — вот в чем дело. Его или меня? Я ведь почти знал, знал, что все так кончится. Знал — и не хотел знать. Она обманулась… Нет! Это я ее обманул. Вот что меня мучает…

В тот вечер я обещал жене обязательно поговорить с Лёдиком, объясниться по-мужски, пристыдить его, но со дня на день откладывал свой разговор с ним, оправдываясь то занятостью, то усталостью. Да и как начинать разговор?

Прошла неделя. Сын наш в это время заболел корью, лежал весь красный, с высокой температурой, и мы были настолько заняты им, что все остальное отодвинулось на задний план для нас, исчезла вся острота переживаний, которые так мучили меня.

В этом туманном состоянии я и встретился вдруг во дворе с Лёдиком. По какому-то странному совпадению встреча эта произошла примерно так же, как когда-то с Серёней Генераловым. Была такая же лужа, я ее обходил, глядя себе под ноги, и столкнулся носом к носу с Лёдиком.

— Как наследник? — первое, что спросил он у меня.

Я ему стал рассказывать о температуре, о сильной сыпи, о том, что он спать не дает нам по ночам, подробно и нудно перечисляя все симптомы этой детской болезни, а сам все время ощущал в себе пугливое смущение и неловкость, как если бы его обманывал, лгал ему в глаза.

— А ты чего пропал? — спросил я у него как бы случайно, но и это получилось у меня неловко и деревянно. — Где Галя? Где вы вообще-то? Не заходите что-то… Поцапались, что ль? — спросил я и до омерзения глупо хохотнул.

— Я тебе, кажется, двадцать рублей задолжал? — спросил вдруг Лёдик. — Или больше? Ты мне напомни. По-моему, двадцать.

— А-а, брось ты!

— Ты не волнуйся, я не забыл. При первой же возможности как штык.

Мыслишка мелькнула, что он хочет отдать, ан — нет. Жаль… Ладно, переживем.

— Нет, серьезно, — сказал я ноющим каким-то голоском. — Что у вас с Галей-то? Скрываешь что-то? Она тоже молчит. Что случилось-то?

Я сидел с ним на нашей старой-престарой лавочке, столбушки которой подгнили в земле и расшатались, и никак не мог согнать с лица застывшую улыбку. Я все время вспоминал о ней и словно бы сбрасывал с лица, как неприятное насекомое, но она незаметно опять ползла по щекам и замирала, точно перед укусом. И я снова скидывал ее, стараясь быть серьезным и внимательным.

Половину из того, что говорил мне Лёдик, я не слышал. А моя улыбка со стороны, наверное, выглядела вовсе не глупой, а грустной, потому что я все время, ежесекундно, словно бы в самом себе ощущал большое Галино горе и очень жалел ее. Такая смертная тоска навалилась вдруг на меня, такая мертвящая апатия, что казалось, Лёдик мне о смерти близкого человека вдруг сказал, пытаясь чудовищным образом успокоить меня и объяснить мне, что эта смерть была неизбежна.

А говорил он мне то же самое, что уже сказала моей жене Галя, только объясняя все это, конечно, со своей позиции.

— Я почти уверен, — слышался мне его голос, — иначе я не могу понять ее поведение. Я готов на ней жениться, готов на все… Ты знаешь мое отношение к матери. Но я и с ней ругался тыщу раз из-за этой… Галки… Но тогда уж, простите, будьте и вы со мной до конца честны! Я тебе абсолютно точно могу сказать, что у нее уже был парень, мужчина, в общем… Может, я и простил бы ее, признайся она, но она уверяет, что ничего не было. А я знаю… В общем, скажу тебе откровенно: не хотелось бы в первую же брачную ночь напяливать на себя оленьи рога, — Лёдик засмеялся.