— Здравствуй, Кирилл Петрович. Извини, что мои дуроломы помяли тебя малость.
— Его, можно сказать, от верной смерти спасают, а он кулаком в рожу, — сердито вставил Харитон. — Обидно, конечно.
— Иди, Харитон, — сказал Суббота, не глядя на него. — Да дверь прикрой.
Харитон вышел, прикрыв дверь. Однако небольшую щелку оставил.
Зимин молчал, исподлобья поглядывая на Субботу.
— Давненько тебя в наших палестинах не видать было, давненько…
Зимин молчал по-прежнему.
— А с чего это ты, Кирилл Петрович, в наши места вернулся?
Зимин не отвечал.
— Может, дочку смелковскую ищешь? Небось и в Питер ездил — нет ли в Питере…
Зимин отвернулся.
— Да… И то сказать, времечко такое… Может, давно и в живых нету, прости господи… — Суббота перекрестился.
— Что тебе от меня надо?
— Закрой дверь, Харитон! — не глядя, крикнул Суббота, и дверь захлопнулась. — Не догадываешься? Недогадливый стал… А я тебя давненько поджидаю. Не может, думаю, того быть, чтобы Зимин к смелковскому золоту не воротился! Вот и дождался. Может, покажешь дорожку к тому золоту? А?
Зимин исподлобья взглянул на него.
— Нет никакого золота. Сказки.
— Не шути, Кирилл Петрович, ой не шути. Мне ведь недолго и обратно тебя доставить, к Федякину. Дескать, поймали бежавшего преступника, примите под расписочку.
— Видал я твою бумагу, — сказал Зимин.
— Писал, не отрекаюсь.
— Зачем писал? Ложь это!
— Может, и ложь… — усмехнулся Суббота. — Да ведь как тебя иначе словить. Я человек маленький, тебе от меня уйти ничего не стоит. А Федякин — сила, власть. Пущай, думаю, он и ищет. Ему сподручней. Так как, Кирилл Петрович, возьмешь в долю, а?
— Ошибаешься, Суббота. Нет золота на Ардыбаше.
— Настоящего своего положенья не сознаешь, Кирилл Петрович. Ты кто? Ты царский офицер, хоть с белыми и не якшался, а все одно — офицер, белая кость, голубая кровь. Время нынче скорое — судить-рядить долго не станут. А Субботе Советская власть верит. Кто инженера Смелкова с комиссаром от расстрела вызволил? Ефим Суббота… А опосля… Кто его убил?
— Я не убивал.
— А кто?
— Не знаю.
— Не знаешь? А Федякин знает. И не миновать тебе высшей меры социальной защиты, или, по-нашему говоря, — пули.
— Ты меня смертью не испугаешь. Я ее не раз — вот как тебя — рядом видел.
Суббота пристально смотрел на Зимина, как бы проверяя точность и силу удара, который готовился нанести.
— А если я тебе барышню представлю? Настасью Аркадьевну — в собственные руки? Покажешь золото?
— Тасю?! Она жива?! — кинулся Зимин к Субботе.
— Жива… — усмехнулся Суббота.
Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор, к матери Митьки.
Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца, с типичным для того времени рисунком: разноцветные шестеренки разных размеров.
— На свои деньги купил? — спросила Дуня.
— На свои. Ему государство стипендию платит.
— За то, что учится, — платит? — удивилась Дуня.
— Ну не то чтобы сильно платит, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.
Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.
— А мать-то призна́ет, как ученым станет? Может, застыдится неграмотную?
— Митька не таковский.
— Соскучилась я по нем, Алексей… — вздохнула Дуня. — Вот пишет, вроде экспедиция новая сюда будет, может, возьмут его…
— Был такой разговор…
Куманин подошел к раскрытому окну. Окно выходило на реку. Когда-то тихий уголок тайги сейчас оглашался шумом строительных работ. Попыхивал паровозик на той стороне реки, почти до середины поднимались сваи строящегося моста.
«Ой да как тетка Акулина
Свово зятя полюбила…» —
доносился с моста озорной тенорок закоперщика, и сразу несколько голосов подхватывало: «И-эх!..»
Высоко взлетала над сваей тяжелая многопудовая деревянная баба и с силой опускалась на сваю.
— Чего это строют? — поинтересовался Куманин.
— Дорогу. К новым рудникам. Через Ардыбаш пойдет.
— Через Ардыбаш… — повторил Куманин и, помолчав, сказал негромко: — Проводи-ка ты меня в баньку, Дуня.
— Истопить, что ли?
— Не… Оставили мы там с Митькой кое-что.
Дуня удивленно смотрела на него.
— Чего оставили? Банку, что ли? — спросила Дуня. — Так я ее схоронила!
Она выбежала и вернулась — в руке старый солдатский мешок.
Куманин сунул в него руку, вытащил железную коробочку с пробами, снова сунул руку в мешок. Лицо его внезапно помрачнело, он пошарил в мешке, вывернул наизнанку — мешок был пуст.
— Пропало что? — встревожилась Дуня.
— Самородок лежал в мешке. «Бычья голова». Да странно как-то… Коробка с пробами на месте, а самородка нет.
— Не брала я, Алексей, видит бог, не брала.
— Ты-то не брала. А кто-то взял.
— Может, бандиты? — спросила Дуня.
— Бандиты? — переспросил Куманин.
— Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.
— А кто такие? Не запомнила?
— В лицо не запомнила, а по разговорам поняла — Серого банда.
— Серый?
— Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, Невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.
— Серый… — повторил задумчиво Куманин.
Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои таежной тропе.