Утраченное Просвещение: Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана - [218]
Но необходимо помнить, что та же самая система существовала и в эпоху процветания культуры. Кроме того, даже в самые «темные» века человек, желавший поддержать культуру, все еще мог передать свое состояние в фонд (вакуф) и направить его для поддержки исследований в сфере науки или философии. Но лишь немногие избирали этот путь, предпочитая учреждать вакфы для медресе с точно расписанными учебными планами. В целом Фрай, конечно же, преувеличил роль покровительства, оказываемого богатыми декханами, и в то же время недооценил изменения, из-за которых частные пожертвования ушли в другие сферы.
Казна правителей
Те, кто прослеживает упадок научной культуры в Центральной Азии до подъема и спада покровительства, обычно основывают свое мнение на суммах пожертвований не от знати, а от правящих домов, существовавших на местном и региональном уровнях, – особенно от дворов в Балхе, Мерве, Самарканде, Багдаде, Бухаре, Гургандже, Газни. Богатство правителей привлекало лучших представителей «творческого класса» – деятелей науки и искусства. Они оказывались в ситуации жесткой конкуренции, лишь немного смягчаемой формальными правилами протокола и традициями вежливости.
В нашу более демократичную эпоху хочется минимизировать роль монархов, не говоря уже о тиранах, таких как Махмуд Газневи или Тамерлан, в создании бессмертных произведений. Но невозможно и отрицать важность той глубоко укоренившейся исламской традиции, которая отказывала в чести даже самому влиятельному политику до тех пор, пока он не собирал вокруг себя избранный круг поэтов, художников и мыслителей и не выказывал интереса к их работе. Развитая в полную силу при греках, кушанах и Сасанидах, эта традиция способствовала превращению даже самого жестокого воина в творца культуры.
Несмотря на эту традицию, в угасании центральноазиатской научной жизни нельзя обвинять ослабление империй, а также пришедших им на смену правителей мелких эмиратов. Конечно, последняя великая империя региона, основанная Тамерланом, более щедро покровительствовала культуре и искусствам, чем Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства, пришедшие ей на смену. Но еще задолго до Тамерлана многие правители отказывались поддерживать науку – математику, систематическую философию и другие области знания. Более поздние правители Хорезма, например, располагали практически не ограниченными ресурсами, но не считали необходимым тратить их на поддержку науки. Медицина и астрономия/астрология с трудом развивались в некоторых местах и лишь по той причине, что нужны были для поддержания здоровья правителя и предсказаний. Другие области знания забывались, а в некоторых случаях исчезали полностью – еще в период процветания великих империй.
Еще в XI веке Бируни отметил начало этой тенденции. «Когда же появится какая-либо наука или вырастут новые ростки? Ибо все, что имеется теперь, – это лишь незначительные остатки от тех времен»[1447]. Властители-покровители оставили науку и философию и предпочли архитектуру, живопись, музыку и ремесла. В итоге их усилий оформилась блистательная культура, но она была лишена духа познания и научной мысли, ранее процветавших при многих дворах региона.
Эти не любящие рассуждений тюрки
Нет более эмоциональной гипотезы о спаде науки и философии в Центральной Азии, чем та, которая возлагает вину на приход тюрков. Согласно этой точке зрения, научный расцвет Центральной Азии возник из городской цивилизации персидского Востока, в то время как тюрки, появившиеся несколько веков спустя, властвовали в эпоху угасания и исчезновения мысли. Мы видели, что основным сторонником в эпоху этой позиции был русский историк Бартольд, который не раз обозначал ее в своих многочисленных работах о Центральной Азии, опубликованных до и после Октябрьской революции. Бартольд считал, что кочевая культура тюркских народов враждебна развитой логике и математике оседлых обитателей оазисов. Но тот факт, что он был готов признать достижения тюркских мудрецов (например, Махмуда аль-Кашгари, Улугбека, Али Кушчи и Навои), предполагает, что Бартольд чувствовал, что проблема заключается не в тюркской этничности как таковой, а в кочевом образе жизни, наиболее яркими представителями которого долгое время оставались именно тюркские народы.
Если снять этнический вопрос, предположение, что засилие кочевых культур вызвало научный упадок, становится несостоятельным. В конце концов, в эпоху Просвещения было столько же кочевников, сколько до или после нее, и большинство оседлых жителей оазисов сами раньше были кочевниками. Со временем ослабла именно способность горожан сохранять научную культуру, постепенно приспосабливая к ней новоприбывших. Медленный спад экономической и политической жизни городов, несомненно, ослабил их культурную роль, размыл их цивилизационное превосходство и сделал их отношения с кочевым населением скорее обменом ресурсами с равным партнером. Однако в этом процессе деградация городской культуры Центральной Азии сыграла не меньшую роль, чем приток тюрков-кочевников.
