Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [116]
Курт. Да, мы пока еще не вернули себе виллу. Сейчас в ней размещена французская оккупационная администрация.
Гофер (взглянув на Курта). Ну, положим, я здесь ни при чем. Курт. Я сюда приехал не об энциклопедии разговаривать.
Гофер. А зачем же?
Курт (подходя к теме разговора). Думаю, будет уместно, если вы заплатите ренту за все семь лет, что вместе с семьей прожили в нашем доме.
Поначалу Гофер пораженно замолкает, потом приходит в себя. В конце концов, происходящее хорошо вписывается в привычную картину мира: перед ним еврей, и этот еврей хочет денег. Гофер пытается переменить тему, хотя заинтригован появлением гостя и жаждет узнать новости из Инсбрука.
Гофер. Как там кафе?
Курт. Открываемся. Как вы знаете, его закрыли после бомбардировок 1943 года. Правда, трудно было собрать деньги, а репарация идет очень медленно.
Гофер. Да, я был в Инсбруке, когда бомба упала на соседнее кафе. Хорошо, что это было не прямое попадание. Гебль очень расстроился, но у него было много других проблем. Такое хорошее кафе… Студентом, до войны, я ходил туда. Лучшие штрудели во всем городе…
Курт (польщен и невольно улыбается). И не только штрудели… У нас много разной выпечки, но я не об этом…
Гофер. Ах да! Выпьем по стакану вина. Друг прислал превосходное австрийское белое…
Гофер зовет жену и просит принести из подвала бутылку дорогого австрийского вина. Они переходят в столовую, где Гофер откупоривает бутылку и наполняет два стакана. Оба пробуют его и соглашаются, что да, действительно, вина Австрии одни из тончайших в мире.
Разговор продолжается, и Гофер приглашает Курта остаться на обед. Тот соглашается. Вместе с семьей Гофера они усаживаются за стол со знакомым всем кушаньем на нем: равиоли со шпинатом (Schultzkrapfen) часто готовят в Южном Тироле. Фриди вносит их из кухни, раскладывает по тарелкам и провозглашает: Maultaschen! – так называется похожее немецкое блюдо. Потом Курт злорадно вспоминал, как Гофер злобно глянул на жену и прикрикнул на нее за то, что она вспомнила немецкое, а не южнотирольское слово.
Гофер оборачивается к Курту и произносит: «Все немцы такие! Никогда нашу еду правильно не назовут».
В этот момент австрийцы Курт Шиндлер и Франц Гофер объединяются против немцев. Немцы никогда не понимают австрийцев.
С этого началась традиция самых невероятных обедов. На протяжении нескольких лет после войны Курт совершал продолжительную поездку из Инсбрука, взимал с Гофера арендную плату, обедал у него, пил вино и уезжал. Спорных вопросов они больше не касались.
Мой отец не нуждался в помощи Инсбрукского суда для розысков Гофера. Да и зачем она была ему нужна, если он сумел выбить из экс-гауляйтера реституционные деньги? В 1953 году срок приговора, вынесенного в отсутствие Гофера, сократили до пяти лет; в 1955 году его и вовсе перевели в категорию Belasteter. Эта категория – одна из пяти, по которым военные преступники распределялись в ходе послевоенной денацификации, – включала тех, кто подлежал немедленному аресту и заключению на срок до пяти лет, но чьи преступления не подразумевали вынесения смертельного приговора.
Постепенно Гофер стал снова пользоваться своим настоящим именем и вернулся к своему довоенному занятию – торговле. Место его жительства тоже переставало быть секретом; время от времени он давал интервью прессе, а в них всегда подчеркивал, что до сих пор предан фюреру. В 1960-х годах австрийские власти снова вяло попытались привлечь его к ответу, но в 1974 году все закончилось пшиком, потому что обвинитель отказался от пересмотра дела, поверив заявлению Гофера, что он не участвовал в разговорах о подготовке к «хрустальной ночи».
Бывший друг Гофера, Гебль, в 1951 году под именем Петер Губер проживал в баварском городе Альёттинг, но австрийские власти не переставали искать его. Шиндлеры тоже охотились за ним, потому что были недовольны исходом судебного дела и делали попытки начать новый реституционный процесс в Баварии, – предполагаю, что из-за немалых прибылей, полученных им за те семь лет, когда он владел кафе.
В 1951 году Инсбрукский суд обнаружил, что Гебль не раз похвалялся своими пронацистскими героическими поступками. В ходе этого расследования Гебль, как хамелеон, опять совсем переменился.
Теперь он утверждал, будто никогда не поддерживал ни нацистскую партию, ни СА, не был их активным членом и никогда не привозил в Австрию никаких нацистских пропагандистских материалов. Он говорил, что не помнит, распространял ли эти материалы. Он никогда не ввозил в Австрию оружия, не участвовал ни в каких насильственных действиях. Он конечно же никогда ничего не взрывал ни сам лично, ни вместе с другими; категорически отрицал причастность к взрывам на электростанции в Ахензее и линии электропередачи в Шарнице, причем заметил, что никаких серьезных повреждений там не было.
Даже бессовестный Гебль признавал, что это был очень дерзкий кульбит. Он подвел то основание, что, мол, его предыдущие свидетельские показания, сделанные в период ареста в военном 1942 году, были даны для SS, когда он старался представить себя «в лучшем свете» и создать впечатление, что «активно работает на пользу движения». Он утверждал, что делал такие заявления в расчете на то, что их никто и никогда не будет проверять.
