Утраченная скрипка Страдивари - [8]

Брат согласился с ним, и мистер Гаскелл спросил:

— Скажи, Джонни, когда этот человек уходил, он направился к двери?

— Нет, в дальний угол комнаты, а когда миновал книжный шкаф, то исчез в мгновение ока.

Мистер Гаскелл подошел к книжному шкафу и посмотрел на названия книг, словно надеялся найти в них подсказку, которая навела бы его на след, но ничего не обнаружив, обратился к Джону:

— Сегодня наша последняя встреча перед каникулами, мы расстаемся на целых три месяца. Давай сейчас сыграем гальярду и посмотрим, что будет.

Брат пришел в ужас от подобного предложения, он не скрывал, что боялся вновь увидеть ночного гостя, всерьез опасаясь, что повторение подобных потрясений грозит расстроить его здоровье. Но мистер Гаскелл настаивал, уверяя, что теперь, когда они вдвоем, бояться нечего; напротив, это поможет его другу избавиться от страха, и повторил, что это последняя возможность, когда они могут разыграть сюиту перед долгой разлукой.

В конце концов брат сдался и взял скрипку. Мистер Гаскелл сел за фортепьяно. Джона охватило страшное волнение, и, когда началась гальярда, руки его дрожали так, что он едва справлялся со смычком. Мистер Гаскелл тоже явно нервничал и против обыкновения играл не очень чисто. Однако случилось невероятное — чары впервые утратили силу: не раздалось ни единого звука, и никто не появился. Друзья еще раз проиграли сюиту, однако с тем же результатом.

Оба были в недоумении и не находили объяснения такой перемене. Джон вначале с содроганием ждал появления призрака, а когда тот не явился, испытал едва ли не разочарование, — так уж устроен человек.

Молодые люди еще недолго побеседовали и вскоре простились. Наутро Джон уезжал в Уорт Малтраверз, а мистер Гаскелл в Лондон, откуда через несколько дней должен был отправиться домой в Уэстморленд.

Глава V

Летние каникулы Джон провел в Уорте Малтраверзе. Ему очень хотелось нанести визит в Ройстон, но миссис Темпл и Констанция уехали в Шотландию. Там тяжело заболела сестра миссис Темпл, и они находились при ней до самой ее кончины и лишь поздней осенью вернулись в Дербишир.

Джон и я росли вместе. Во время учебы в Итоне он всегда приезжал на каникулы в Уорт. После смерти нашей любимой матушки у нас не осталось никого, и мы еще сильнее привязались друг к другу. Даже когда брат поступил в Оксфорд и для него настал тот возраст, когда молодые люди стремятся в полной мере воспользоваться обретенной свободой, отправляются в путешествие или гостят у друзей на каникулах, Джона никогда не тянуло из дома, он был всей душой предан мне и нашему Уорту. Брат во всем доверял мне как другу, и у него никогда не было от меня тайн. Я не помню более светлой поры в нашей жизни, чем летние каникулы 1842 года. Во всяком случае, что касается меня, я могу это смело утверждать и думаю, Джон согласился бы со мной. Ибо разве могли мы знать, что легкое облачко, едва показавшееся на горизонте, вырастет в страшную тучу и тьма опустится на нас? Дни стояли безоблачные и жаркие, даже старожилы не помнили такого прекрасного лета, плоды и фрукты уродились в изобилии. Джон нанял небольшую яхту «Палестину» и поставил ее на нашем причале в Энкоуме. Мы много плавали на ней, побывали в Уэймуте, Лайм-Риджисе и в других знаменитых местах на южном побережье.

В то лето брат доверил мне две тайны — признался, что полюбил Констанцию Темпл, что не явилось для меня неожиданностью, и рассказал о призраке. Не могу передать, с каким ужасом я слушала эту историю. Все во мне восстало против зловещего загробного видения, грозящего омрачить нашу беззаботную жизнь, и сердце у меня сжалось от тяжких предчувствий. Появление призрака и вообще всякое общение с бестелесным духом всегда предвещает беду тому, кто видел его или с кем он говорил. У меня не возникло и тени сомнения в достоверности рассказанного братом — раз он утверждал, что видел призрак, значит, так оно и было. Они с мистером Гаскеллом дали друг другу слово никого не посвящать в эту тайну. Но, мне думается, молчание невероятно тяготило брата, и уже через неделю после приезда в усадьбу он не выдержал и открылся мне. Дорогой Эдвард, я хорошо помню тот печальный вечер, когда Джон решился поделиться со мной своей страшной тайной. Мы обедали вдвоем, без гостей, и я заметила, что весь вечер его снедала какая-то тревога. Приближалась прохладная ночь, с моря подул свежий ветерок. Взошла луна той прихотливо изломанной формы, какой она бывает на ущербе через день-два после полнолуния; от влажного воздуха вокруг нее возникло сияние, предвещавшее грозу. Мы вышли из столовой на небольшую террасу, обращенную в сторону Смедмура и Энкоума. Тусклая зелень кустов, тянувшихся сквозь балюстраду, была влажной от соленого дыхания моря. Из бухты доносился шум волн, гонимых западным ветром. Вскоре мне стало холодно, и я предложила вернуться в дом, где в бильярдной всегда, за исключением очень теплых ночей, топили камин. «Подожди, Софи, — сказал Джон, — мне нужно кое-что рассказать тебе». Мы направились к старому домику, где хранились лодки, и там я все узнала. Когда брат дошел до описания явившегося ему человека, я помертвела от ужаса и горя. Потрясенная услышанным, я забыла о времени, не замечала ночной прохлады, и только когда брат замолчал, почувствовала, как я замерзла.