Утешение странников - [4]

Они подремали, потом впопыхах принялись одеваться. Колин ушел в ванную, Мэри вернулась на бал кон и стала ждать. Гостиничную вывеску выключили. Улица внизу опустела, а на понтоне два официанта убирали стаканы и чашки. Несколько посетителей еще сидели за столиками, но никто ничего не пил. Колин и Мэри ни разу не выходили из гостиницы так поздно, и многое из того, что случилось впоследствии, Мэри была склонна приписывать именно этому обстоятельству. Она нетерпеливо вышагивала по балкону, вдыхая душный запах герани. Все рестораны уже закрылись, но на дальней оконечности города был — если они сумеют его отыскать — ночной бар, и там снаружи стоял иногда человек с тележкой и продавал хот-доги. Когда ей было тринадцать лет и она еще не выросла из привычной роли прилежной, добросовестной школьницы, одержимой разного рода идеями насчет самосовершенствования, у нее была специальная записная книжка, в которой она по воскресеньям, вечером, записывала себе задания на неделю вперед. Задания были несложные, вполне выполнимые, и у нее возникало особое, привычно-успокаивающее чувство, когда она по ходу недели ставила напротив них галочки: поупражняться на виолончели, быть повнимательней к маме, дойти до школы пешком и сэкономить на автобусе. Теперь она мечтала об этом уютном чувстве, о том, чтобы течение времени и происходящие события можно было бы контролировать — хотя бы отчасти. Она как лунатик переходила из одного момента времени в другой, и целые месяцы утекали прочь, не оставляя по себе никакого следа, ни малейшего отпечатка ее сознательной воли.

— Ты готова? — окликнул ее Колин.

Она вошла в комнату и закрыла за собой застекленную дверь. Потом взяла со столика ключ, заперла номер и пошла по темной лестнице вслед за Колином.

Глава вторая

По всему городу, на слиянии главных улиц или по углам самых людных площадей, стояли маленькие аккуратные лотки либо киоски, Днем задрапированные газетами и журналами на разных языках и покрытые чешуей открыток с красивыми видами, детишками, зверюшками и женщинами, которые улыбаются, если чуть-чуть повернуть открытку.

В каждом киоске, едва различимый за крохотным окошком, чуть ли не в полной тьме, сидел продавец. Здесь можно было купить сигареты, так и не поняв, кто тебе их продал: мужчина или женщина. Единственное, что успевал зафиксировать покупатель: южные темно-карие глаза, бледную ладонь и пару невнятных слов благодарности. В каждом квартале киоск служил центром местных интриг и сплетен; здесь оставляли записки и маленькие свертки. Но туристы, которые пытались спросить дорогу, удостаивались в ответ небрежного жеста в сторону полочки с картами, которую и впрямь легко было не заметить среди кричащих журнальных обложек.

Карты в продаже были самые разные. Самые ненадежные преследовали чисто коммерческие цели: если не считать нескольких общеизвестных туристических достопримечательностей, основное место на них было отведено магазинам или ресторанам. На этих картах были отмечены только самые главные улицы. Еще одна карта была сделана в виде дурно отпечатанной брошюрки, и здесь, как убедились Мэри и Колин, не составляло никакого труда запутаться, переходя от страницы к странице. Затем была еще дорогая, утвержденная местными властями карта; она вмещала весь город и называла по именам даже самые узкие переулки. В развернутом состоянии она занимала три фута на четыре, напечатана была на тончайшей бумаге, и без подходящего стола и специальных зажимов пользоваться ею на улице было никак не возможно. И наконец, была еще одна серия карт в приметных бело-голубых полосатых обложках: здесь город был поделен на пять вполне представимых частей, которые, к сожалению, между собой не пересекались. Гостиница была в верхней части карты номер два, дорогой дрянной ресторанчик — в самом низу карты номер три. Бар, к которому они сейчас направлялись, находился в центре карты номер четыре, и только когда они прошли мимо закрытого и заложенного на ночь ставнем киоска, Колин спохватился, что они не захватили с собой карты, без которых наверняка заплутают.

Однако вслух он об этом не сказал. Мэри шла на несколько шагов впереди него, неторопливо и ровно, как будто отмеряла дистанцию. Она скрестила руки на груди, чуть склонила голову, размышляя о своем. Узкий переулок вывел их на большую, уныло освещенную площадь, мощенную булыжником, в центре которой стоял памятник жертвам войны: массивные, грубо отесанные гранитные глыбы, сложенные в виде гигантского куба, а наверху солдат отбрасывает винтовку. Место знакомое, едва ли не все свои экспедиции они начинали именно отсюда. Однако если не считать мужчины, который складывал стоящие возле кафе стулья и за которым внимательно наблюдала собака, и еще одного мужчины на дальней стороне, площадь была пуста.

Они пересекли ее по диагонали и вступили на более широкую улицу, застроенную магазинами, где продавались телевизоры, кухонные машины и мебель. Каждый магазин как будто нарочно старался выставить напоказ систему охранной сигнализации. Дорожного движения в городе не было по определению, и оттого туристы обретали свободу теряться где и как им заблагорассудится. Они переходили через улицы, не глядя по сторонам, и, повинуясь внезапному импульсу, ныряли в переулок просто потому, что он заманчиво уходил куда-то во тьму, или потому, что их потянуло на запах жареной рыбы. Табличек на стенах не было. Приезжие, если не шли к какой-то заранее заданной цели, выбирали дорогу примерно также, как выбирают цвет при покупке, и даже то, как они обычно терялись в городе, было результатом ряда сделанных предпочтений, выражением их свободного волеизъявления. А если выбор делают двое? Колин глядел Мэри в спину. Фонарный свет выбелил ее блузку, и на фоне старых почерневших стен она мерцала, вся серебро и сепия, как призрак. Ее хрупкие лопатки, двигаясь в такт медленному шагу, рождали на поверхности шелковой блузки веерную рябь морщинок, а волосы, часть которых она подхватила на затылке заколкой-бабочкой, раскачивались взад-вперед над плечами и шеей.