Утерянное Евангелие. Книга 1 - [30]

Виктор достал визитницу, которую постоянно носил с собой, и протянул старику визитную карточку.

— Вот, пусть позвонит. Я всегда готов помочь…

— Ты мне номер телефона-то не суй! Не шлюху снимаешь! Ты для народа? Или народ для тебя? — грозно сверкнул глазами старик.

Виктор опешил от неожиданности. Услышать такое было неприятно и обидно. Он ничем не заслужил такого отношения к себе. До сих пор им только восхищались, краснели и просили автограф или сфотографироваться, а тут…

— Хочешь помочь, приходи. Завтра в двенадцать дня, на «Ланжерон» к шарикам… Привет.

Сердитый старик даже не стал слушать, что скажет Виктор в ответ. Он повернулся и зашагал в подсобное помещение…

Вечер был испорчен. Не хотелось допивать саке и пробовать великолепный «фондан» — кекс с горячим шоколадом внутри, к которому подается шарик сливочного мороженого и листочки свежей мяты. Перед Лавровым внезапно встали события трехмесячной давности и ночной разговор в тамбуре поезда с простым селянином Павлом. Кто подумал об этих людях? Кто их защитил? Голодные и злые… Да, так и есть. Поэтому и шутки у них такие злые и жестокие. Виктор вспомнил второго Павла — недотепу Пашку, который чуть не утопил его, намереваясь подшутить над своим другом.

Может быть, кто-то другой и обиделся бы на старого хама в униформе, но Лавров, всегда трезво оценивающий реальность, задумался. Все это время он жил и работал, как ему казалось, для людей, для общества. Его развивающие, увлекательные программы, эксклюзивы, доставшиеся упорным трудом, а иногда и с большим риском для жизни, в данный момент казались чем-то мелким и недостаточным. Что он упустил? Упустил то, что по-настоящему волнует зрителя. Сейчас он — успешный журналист, достаточно состоятельный семьянин, «Человек года» и так далее, и так далее… Но судьба могла повернуться и по-другому. Он, сын простого рабочего, мог не поступить в университет, и его карьера продолжилась бы где-нибудь на заводе, и был бы он никем не востребованным, уставшим от жизни и выработанным физически, нервным оттого, что не может дать своим детям даже самого элементарного… И, как бы пафосно это ни звучало, Виктор сам из этого народа, он не должен забывать о нем и оставаться в стороне от судеб моряков, попавших в беду вдали от родины.

* * *

Несмотря на середину января и минусовую температуру, светило яркое солнце и Лавров, в солнцезащитных очках и вязаной шапке-ушанке, был почти неузнаваем. Он торопился к указанному месту встречи, и ему совершенно не хотелось останавливаться для раздачи автографов и отвечать на глупые восклицания: «Ой, вы такой брутальный мужчина!» или «Вы такой же, как мой муж, если бы он не пил…» Виктор без заминок быстро дошел до пустынного в это время года парка Шевченко и зашагал по Суворовской аллее вдоль длинного парапета, отделяющего зеленые насаждения от обрыва над строениями Одесского порта.

«Шарики на «Ланжероне». Какие могут быть шарики зимой? Никто не продает шариков, когда на песке лежат ледяные глыбы. В чем подвох? Шарики, шарики… Ну конечно! Это спуск на пляж!» — неожиданно догадался Виктор.

Действительно, две громадные белые сферы на пляже «Ланжерон» рядом со спасательной станцией — одна из главных достопримечательностей города. Одесситы и гости Южной Пальмиры фотографировались около них, когда по городу еще ездили извозчики. Их не разрушила даже суровая реальность смутных девяностых…

— Здравствуйте, Виктор! Меня зовут Людмилой. Вас дядя Паша просил прийти?

У самой лестницы «с шариками» к Виктору подошла моложавая женщина в темно-зеленом пальто и теплом берете с брошью из искусственных камушков.

«Опять Паша?! — подумал Лавров. — Одни Павлы. Они что, сговорились?» А вслух недовольно ответил:

— Не знаю, чей он дядя, но с людьми разговаривать не умеет.

— Вообще он хороший. Только жизнь не сложилась.

«И опять жизнь не сложилась. Да что ж вы, люди дорогие?! Что ж с вами со всеми делать?» — продолжал думать Лавров. На душе, конечно, скребли кошки. От всего, о чем он размышлял в последнее время.

— Итак. Я весь внимание, Людмила.

— Идемте отсюда, — оглядываясь, предложила женщина и начала спускаться на песчаный берег.

— Идемте, так идемте, — согласился Виктор и пошел рядом, спускаясь по каменным ступенькам старой, как сама Одесса, лестницы.

— …Просто за мной могут следить. Я боюсь, — испуганно оправдывалась одесситка.

— Даже так? — удивился Лавров. — Тогда мы неправильно идем.

В Викторе мгновенно проснулись навыки разведчика, полученные еще в юности, что бывало довольно часто в его богатой событиями жизни путешественника. Он оглянулся и внимательно посмотрел вокруг. Пляж пустовал, только где-то далеко, в море, стояли на рейде суда, ждавшие швартовки в порту. Асфальтированная дорожка на возвышенности вдоль пляжа с закрытыми на зиму кафе и просматривающаяся сквозь голые деревья Трасса здоровья тоже не вызывали особых подозрений. Все было тихо и спокойно.

Журналист на мгновенье пожалел, что оставил машину на стоянке неподалеку от гостиницы, но потом одернул себя, посчитав несерьезным все эти игры в «сыщики-разбойники». Женщины зачастую преувеличивают. На всякий случай он все-таки поднялся по ступенькам обратно и повел Людмилу за спасательную станцию — к морю, где берег был закован в каменные плиты. Здесь для вероятного противника панорама наблюдения была максимально перекрыта. День был холодный и ветреный, и на пирсе, врезающемся в берег, на удивление не было ни одного рыбака. Лишь одинокий старик стоял почти у самой воды, спиной к зимнему солнцу и… занимался зарядкой. И это в такой холод! Высокий, сухопарый и крепкий, с седой шевелюрой и бородой он, словно сказочный персонаж, играл всеми мышцами на обнаженном теле бронзового цвета. На нем были только светлые кальсоны, закатанные так, что напоминали набедренную повязку. Сколько ему было? Семьдесят? Семьдесят пять? Какая разница. У человека, играющего с природой и не проигрывающего ей, нет возраста.