Усыпальница - [83]

Мири улыбнулась так, словно его пламенная речь произвела на нее впечатление.

— Можно вопрос, прежде чем я уйду? — спросила она уже без улыбки.

Она встала и достала из кармана связку ключей.

— Эта истина изменила вас?

112

31 год от P. X.

Иерусалим, Зал тесаных камней

Заседание Совета закончилось. Решения были приняты, и зал опустел. Остался лишь Каиафа.

Он был один в зале заседаний Великого Синедриона. Мучительный выбор заставил его остро почувствовать одиночество. С этим рабби из Галилеи все получилось совсем не так, и поправить ничего было нельзя, но и сейчас он не мог понять, почему так произошло. У Каиафы было такое чувство, что на каждом шагу он сам и Синедрион совершали ужасные ошибки, но не мог представить, что могло быть иначе. Что теперь делать? Если бы он даже знал, уже поздно. Оставалось с честью выйти из положения и надеяться, что когда-нибудь все вернется на круги своя. Что еще? Некому верить, не у кого спросить совета, никто не снимет с него это бремя.

Каиафа остался один.

113

Иерусалим, Меа-Шеарим

Из «лендровера» Трейси и Карлос увидели отъезжающую машину Мири Шарон. Трейси ее окликнула, но Мири, как видно, не услышала. Они нашли свободное место в квартале от дома, чтобы припарковать машину, вернулись пешком и вошли в парадный подъезд.

— Папа? — позвала Трейси отца.

Рэнд сидел на диване, уткнувшись лицом в ладони. Казалось, он не слышит. Трейси пересекла комнату и присела рядом.

— Пап, ты в порядке?

Рэнд медленно поднял голову и посмотрел на дочь. В глазах стояли слезы.

— Что случилось? Что с тобой?

Сзади подошел Карлос.

Рэнд покачал головой.

— Простите, — сказал он и снова уронил голову в ладони.

— Пап, что произошло? — умоляюще спросила Трейси.

Беспомощно оглянулась на Карлоса, который присел на диван с другой стороны от Рэнда, стараясь не сдвинуть бумаги и книги.

Тяжкие рыдания сотрясли тело Рэнда. Глядя на него, Трейси задрожала и тоже заплакала, хотя понятия не имела, что с отцом. Наконец Рэнд собрался с силами и перестал плакать, подняв на дочь глаза, полные боли и печали.

— Я не знаю, с чего начать, — признался он.

Постепенно, то подбирая слова, то едва успевая за ходом мысли, он рассказал им обо всем, что пережил за последние месяцы. О разочаровании, которое все нарастало в эти две недели, когда он понял, что не в силах донести до людей историю свитка Никодима, а ведь он считал это самым важным. Рассказал про переговоры с журналистами, про сегодняшние беседы по телефону с Игалем Хавнером и журналистом из «Джерузалем пост». Про визит Мири, их спор и ее вопрос на прощание: «Изменила ли истина вас?»

Рэнд откинулся на спинку дивана и уставился в потолок.

— Я ответил утвердительно. Сказал, что истина изменила меня, но это ложь. Я сказал это машинально, потому что знал «правильный» ответ. Но я понял, что это ложь, как только сказал это.

Он посмотрел на Трейси.

— Истина в том, что я не изменился. Разве это не так?

Трейси хотела что-нибудь сказать, чтобы его успокоить, но Рэнд продолжал говорить.

— Я чувствовал, что за последние месяцы многое изменилось, но не внутри меня. Я… я теперь совершенно по-другому воспринимаю Библию, библейские истории отзываются во мне, я чувствую, что все это правда, потому что держал в руках кости Каиафы. Я знаю, что он существовал. Я своими глазами видел письмо, написанное рукой Никодима! Я верю в воскресение Иисуса, потому что этому есть доказательства, понимаешь? Всего два месяца назад я во все это не верил, но теперь я не просто верю, я хочу, чтобы каждый узнал, какие серьезные есть доказательства! Вот почему я портил кровь журналистам. Потому что верил, что есть люди, которые захотят узнать об этих доказательствах и примут для себя решение, какими должны быть мир, жизнь, религия. Вот и все. Когда Мири спросила: «Изменила ли истина вас?», я понял, что из-за этого открытия я думаю по-другому, но… я не изменился.

Рэнд наморщил лоб, и на глаза снова навернулись слезы.

— Я знаю, Трейси, последние месяцы у нас все было не так уж плохо. Но я так и не стал отцом, которого ты заслуживаешь. И прошу за это прощения. Я не знаю, как мне измениться, как стать другим человеком, которым я хотел бы стать. Мои взгляды изменились — по крайней мере, мне так кажется. Мне также кажется, я знаю истину, но не думаю, чтобы она хоть как-то изменила меня.

Трейси взяла отца за руку. Она сидела рядом, закинув нога за ногу и сжав его руку в своих ладонях.

— Папочка, ты изменился, но, кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать.

Она посмотрела на Карлоса, и тот ободряюще улыбнулся.

— Карлос только что, буквально пару часов назад, объяснил мне разницу между верой в Иисуса и следованием Его учению.

Посмотрев на дочь, Рэнд задумчиво кивнул.

— Множество людей верят в то, что Иисус жил, умер и воскрес из мертвых, но это не значит, что они посвящают жизнь тому, чтобы следовать за Ним.

— Безусловно, — согласился Рэнд.

— Но в те времена, когда жили Каиафа и Никодим, между верой в Иисуса и следованием за Ним не было большой разницы. Каждый, кто верил в то, что Иисус — тот, кем Он себя называет, чаще всего становился Его последователем. Они не просто признавали истинность Его учения или факт Его воскресения. Они не просто ходили в церковь по воскресеньям.