Уставшее время - [14]

Но вот оба воинства двинулись на сближение, полетели первые стрелы, падали первые убитые. Широкая равнина заполнилась гулом, звоном, ржаньем, лязганьем, громом битвы. Она продолжалась все утро и весь день. Поле густо покрылось телами поверженных людей и лошадей, но в живых оставались еще многие — они продолжали биться с врагом не на живот, а на смерть и умирали гордые и непобежденные, защищая свою землю и города от кочевой опасности.

Митя видел двух всадников, сошедшихся среди великой сечи. Оба — и русич, и степняк — горели яростью, каждый готов был брать противника голыми руками. Русич был силен и тверд, степняк ловче и хитрее. Неуловимым движением сабли ему удалось вырвать меч из руки противника. Тот издал яростный клич и сорвал с головы шлем с острым навершием. Это был красивый шлем. Серебряные чеканные накладки блестели в свете заходящего солнца, а спереди он был украшен вставленным в металл бесцветным камнем треугольной огранки, сиявшим чистыми, серебрящимися отсветами. Вздернув коня на дыбы, русич с размаху ударил противника шлемом, надетым на руку. Кочевник взвыл от боли, но крик его захлебнулся и перешел в хрипенье. Длинное навершие шлема вошло ему глубоко в глаз. Для русича эта схватка тоже стала последней: налетевший на него сбоку враг опустил на незащищенную голову свою стальную молнию.

Мите не удалось узнать, что стало со шлемом и обагренным кровью камнем. Место поединка было захвачено новой волной сражающихся. Скорее всего, шлем был смят копытами, а камень затерялся в траве.

Снова пришла тьма.

А когда во тьме опять забрезжил свет, Митя стал не только видеть, но и ощущать. Он чувствовал свое тело и испытывал тупую, ноющую боль в затылке. Рукой он попытался нащупать и определить источник боли, но наткнулся лишь на шершавую ткань, которой была обмотана голова. Он понял, что находится в больнице. В палате, кроме его кровати, стояли еще четыре. На трех из них лежали по-разному перебинтованные и загипсованные тела, четвертая была смята, но пуста. Одно из тел поблизости читало газету. У Мити назревал десяток вопросов относительно текущего положения дел.

— Который час? — первым делом спросил он.

— Ба! — из-за газеты высунулась нечесаная голова и весело осмотрела его. — Наконец-то ты очухался. Поздравляю! Сутки пролежал в полной отключке.

— Сутки? — переспросил Митя огорошенно. — Ничего не понимаю. Меня же просто огрели по башке. Каской. А я сутки?…

— Хорошо, наверно, огрели. Но тебе повезло. Доктора говорили — черепушка цела, только сильный ушиб и скальп рассечен был. Швы наложили, теперь самое малое неделю будешь здесь отдыхать. Так что давай знакомиться. Я — Николай. Руки подать не могу — сам видишь: на привязи, — он чуть приподнял загипсованную и подтянутую к груди руку, чтобы было лучше видно.

— Митя, — представился Митя. — А вы… ты из-за руки здесь лежишь?

— Да рука-то что! — жизнерадостно ответил Николай. — У меня еще четыре ребра хряснули.

— Как это тебя угораздило?

— Так антресолька ж на меня свалилась. Собирал я дома стенку — хорошая стенка, пять шкафов. Каркас собрал, антресолины наверх закинул — ну так, для примерки, а вниз спускался, под ногу деревяшка встала, едрена вошь. А теперь представь себе картину: нога подворачивается, я падаю, хватаюсь рукой за шкаф, шкаф накреняется, антресолька съезжает и готовится уже на меня лететь, я падаю окончательно, закрываю кумпол руками. Так она, зараза, мне на брюхо свалилась, ребра переломала. Вот такая история. Бытовая травма!

— Хорошая история, — сказал Митя, раздумывая, к какому разряду отнести собственную историю. Уличная драка? Несчастный случай при спасении ближнего? Или он — жертва политических и социальных разногласий? Трудный вопрос.

Николай продолжал вводить его в курс дел. Юноша на дальней койке, Антон, попал сюда из-за несчастной любви. Его невеста ушла к другому, а брошенный Антон почел наилучшим выходом из ситуации окно четвертого этажа. Выйдя в окно, он однако не умер, как хотел, а всего лишь переломал себе почти все, что можно переломать. Загипсован он был полностью, в контакт не вступал, а досуг коротал в унылом созерцании отваливающейся с потолка штукатурки.

Рядом с Антоном лежал дряхлый старец с вывихами в тазобедренных суставах. Был он тих и смирен и в разговоры вступал редко. О пятом обитателе палаты Николай не успел проинформировать. Тот пришел сам, прервав ознакомительную лекцию трудоемким процессом прохождения через дверь палаты на костылях. Перед собой он нес свою гипсовую ногу, выставленную вперед, а шея его была упакована в жесткий корсет, не позволявший двигать головой независимо от туловища.

— Знакомьтесь!

— Арнольд, — отрекомендовался обладатель костылей.

— Митя.

— Ну, кто выиграл? — весело спросил Николай.

— Я.

Николай повернулся ко Мите и лихо подмигнул.

— У них тут с одним мужиком чемпионат по шахматам. Каждый день друг к дружке в гости шастают. А какой уже счет, Арно?

— Семь — три. Я веду. — Арнольд отвечал с неохотой, за которой проглядывала плохо скрываемое удовлетворение.

— Умища — вагон. — Николай снова повернулся к Мите. — А знаешь почему? — Он понизил голос: — По-настоящему его зовут Арон, а не Арнольд. Понял?