Успеть проститься - [9]

Адаму сильно захотелось есть, он сходил на кухню, посмотрел в пустой холодильник и продолжил письмо: «И не едать мне уже устриц во Франции, уток с яблоками в Чехии, не пробовать ни германского гуся, ни турецкой рыбы». Адам не был обжорой, но любил, чтобы стол у него был полон. Ел он не так уж много, он за столом больше пробовал то и другое и только хлеб надкушенный доедал до последнего кусочка, веря, что вся сила в этом кусочке.

«И ничего не успел! Последних слов не успел сказать!» Некий важный разговор был прерван вдруг — так чувствовал свою немоту Адам. Он не успел сказать самые заветные, главные слова, те самые, от которых сотрясаются и преображаются если не земля и небо, то хотя бы души человеческие. Ему верилось, что он знал такие слова.

Адам забегал по дому в отчаянии и остановился перед зеркалом. В зеркале отразился ни в чем не повинный человек. «За что?! За что, Господи?» Он снял с себя праздничную рубашку и галстук и надел что-то тусклое, старческое, купленное женой, более подходящее его нынешнему положению.

«Но ты спросишь, как это могло случиться? Причина, мой друг, проста: женщина. Если бы я не пошел в тот день на суд с женщиной, ничего бы не случилось. А еще лучше было бы не жениться до срока». Так писал Адам, жалуясь дальнему другу. И не дописал свое письмо. Как убийце для облегчения совести нужен не сочувствующий, а соучастник, так Адаму было бы неодиноко сейчас разве что с человеком, потерявшим веру, родину, состояние или, по крайней мере, проигравшимся в карты. К тому же очень хотелось есть. Он сходил в кладовую. Там он увидел крысу, которая и не подумала бежать от него. Все в кладовке было перепорчено мышами и крысами, все прогоркло, сгнило. И не очень много дней прошло, как жена не заглядывала сюда, а будто годы прошли. «Что-то с временем случилось…»

На кухне Адам нашел заплесневелый хлеб. Он срезал было с него корку, и тут вспомнилось ему, что говорил по этому поводу отец: «Никогда не ешь плесневый хлеб, иначе забудешь прошлое». И вот теперь только понял Адам, что значили слова отца. «Да! В прошлом, в начале дней своих, мы ни за что, даже под страхом смерти, не согласились бы есть хлеб позора. Я помню все, отец». Адам покрошил этот хлеб птицам.

Впервые в жизни Адам был такой голодный. Он поел яблок из сада, они не насытили его. Из всех мыслей в голове осталась одна мысль — о деньгах. «Где их взять, каким способом?» Способов добычи денег было немного, и ни одного приемлемого, вполне надежного. Можно было попросить в долг, но кто бы поверил сейчас в его кредитоспособность! Тем более что не заплачено еще по старым долгам. Можно было продать что-нибудь, но выносить вещи из дома на продажу — это было самое распоследнее дело, до которого еще не дошло. «И никогда не дойдет!» Можно было поискать работу, но что бы ему предложили? Или попросили бы подождать, пока представится возможность устроить его, или надо было соглашаться на самую черную работу за копеечную плату, которая не решала даже проблему его пропитания. Адам обжорой не был, а все-таки требовалось ему еды побольше, чем среднему человеку. Ждать он не мог, соглашаться на что-либо под давлением обстоятельств не привык. «Я старый казак!»

Адам вспомнил о Раисе и других добрых женщинах, которые не отказали бы ему в помощи, и тут же отмел как совершенно негодный этот способ решения своих проблем. Помощи и защиты должны были искать женщины у него, а не он у них. «Альфонсом Адам никогда не был! Кружку воды, кров на ночь — это приму, но деньги… Может, мне к Разуваеву сходить?» Разуваев был известный в городе карточный игрок, у него постоянно велась игра, бывал там и Адам. «Нет, к Разуваеву тоже нельзя. Я ему должен остался. Кругом в долгах, кругом… И куда подевались все твои приятели, Адам? Пока ты был в силе, при деньгах, и звонили беспрерывно, и дверь хоть не закрывай. Забыли, все забыли».

Тут Адам услышал дверной звонок и устыдился дурных мыслей о своих приятелях. Он поспешил открыть дверь, за нею стоял один из покупателей его дома. «Ага! Согласились-таки. Ну что ж, вот и деньги». Адам ошибся. Покупатель пришел торговаться, и давал он еще меньшую сумму, чем в прошлый раз. Едва Адам выгнал его, как явился другой покупатель. Этот был уверен, что ему уступят дом вообще за полцены. «Стервятники! Учуяли… Но Адам еще не падаль. Что, опять?»

В дверь опять звонили, Адам не сомневался, что это очередной покупатель. «Ну что ж, — вздохнул он, неохотно поднимаясь с дивана. — И нежданный гость имеет право на человека. Но если и он прилетел на стерво… Ах, не надо было мне надевать эту покойницкую рухлядь. — Адам быстро переоделся в красную рубашку с черным галстуком. — И побриться не мешало бы. Естественно, что они понижают ставки». Открыв дверь, он увидел, что зря переодевался. К нему пришел Митя Дикарь, мальчишка.

Митя Дикарь был тот самый мальчишка, худой, как мокрый цыпленок, с венчиком седых волос округ головы, который в день суда советовал Адаму закинуть на чердак гнилой зуб и ждать возвращения золотого. Этому мальчишке уже было двенадцать лет, но он еще верил в чудеса. Он был удивительно простодушен даже для незрелого отроческого возраста, совсем не умел лукавить и жил, не догадываясь, что у людей слова годятся как для правды, так и для обмана. Он верил всякому слову как правде. На Верхнем Валу его считали просто слабоумным. Так считало большинство, у Адама же было свое мнение. «Слабоумные — они тоже хитрые, а у него хитрости никакой. Потом, я тоже в детстве верил каждому слову, но кто же скажет, что я дурак!» Дикарем мальчишку прозвали за стеснительность, диковатость.