Успеть проститься - [24]

Адам покачал головой, показывая, что денег ему совсем не надо, что он одаривает его, как одаривают гонцов, принесших весть о победе. «Ты же не из приятельства ходишь ко мне. Ты, Воробьев, бестия, ты нюхом чуешь, где удача, у кого сила. Ты и сам пока что ничего не понимаешь, но уже чуешь, и твой нюх тебя никогда не обманывал. Значит, клад, можно считать, у меня в кармане!»

— Сколько же ты хочешь? — поискал Воробьев еще по карманам. — Этим картам красная цена пять рублей. А, вот еще… Как раз пять рублей.

Адам приложил руку к сердцу и сделал умоляющее лицо.

— Я тебя понимаю, тебе деньги позарез нужны. Но что я могу? Согласен на пять рублей? Вижу, что согласен. — Воробьев кинул деньги на стол, схватил карты и был таков, чрезвычайно довольный удачной покупкой.

«Будет праздник! Не сегодня завтра…» — посмотрел Адам на барометр, который уже несколько дней подряд предупреждал о грозе. Неминуемую грозу предвещали неподвижный зной, солнце, светившее будто сквозь немытое стекло, и голоса людей, которые звучали как перед сном. Эти голоса, и зной, и оцепенение природы навеяли на Адама короткий полдневный сон. Ему приснилось море, никогда им не виданное, и корабль, обвитый виноградом, и он, проснувшись, вспомнил, что это море ему уже снилось.

«Нет, если искать праздника, так в море. Куплю яхту и…» Адаму вообразился остров в океане, давно ждущий его: вечнозеленый, вечноцветущий, рай для бабочек и птиц, благоуханный, с чистым песчаным берегом и лазурной волной, набегающей на песок, — этакое царство блаженной, ничем не омрачаемой лени. Вообразилось ему и утро отплытия к райскому острову: синее небо, золотое солнце, море — путь, открытый во все стороны; Адам выливает в море чашу вина, корабль вздрагивает, как живой, берег отдаляется, а впереди, указывая путь, плывут дельфины; оставшиеся на берегу машут платками, что-то кричат, но их голосов уже не слышно. «И дело не в острове! Главное, чтобы в жизни можно было вспомнить, как ты всходил на корабль, чтобы в час отплытия все было как надо: небо синее, солнце золотое, ветер попутный, команда верная. Главное, чтобы было такое, о чем можно спеть песню».

Адам нашел лопату в чулане и стал точить ее о бок каменной бабы. Он и мотыгу, и топор, и ножи точил об этот бок, и такое обращение не портило красоту бабы. Не из пены морской вышла эта дева, изваял ее народ, не знавший чувства освобождения от земной тяжести, не нырявший в морские волны, народ приземистый, колченогий, с лицом плоским, как та равнина, по которой он бродил в кочевом беспокойстве.

У Адама, приготовившего лопату для откапывания клада, настроение было сродни настроению человека, собравшегося в далекое плавание. Сильней прочих чувств было в нем сейчас чувство прощания с привычным, грусть и облегчение от того, что завтра-послезавтра он этого уже не увидит. Времени быть с привычным почти не осталось, надо было спешить сделать напоследок, для памяти, какое-нибудь доброе дело. «Нужны ли теперь эти словари? — подумал Адам, поглядев на полки с книгами. — А часы? — увидел он настенные, с латунным маятником часы. — Сундук? — продолжал он оглядывать вещи в доме. И зеркало… Это что?»

Он снял со шкафа деревянную шкатулку, сдунул с нее пыль. В шкатулке были письма, давняя их с женой переписка. «Не нужно мне и это, ничего не нужно. Что есть — уйдет, чего нет — обойдемся». Чувство, с каким Адам разглядывал вещи в доме, было восхитительное чувство. Никогда бы прежде он не подумал, что обыденные, скучные взгляду предметы могут вызывать такую легкость в душе, такую грусть. «Все должно быть оставлено прежде, чем тронусь в путь». Из комнат Адам перешел на кухню. Там тоже уже ничего не нужно было ему — ни холодильника, ни кастрюль. Адам ведь почти что тронулся в путь. «Достану клад, и весь мир откроется мне!» Ему не на что было оглядываться. «Не на кастрюли же, в самом деле!» В душе зазвучало, запело что-то походное, бодрое, что настраивало на встречу с неизвестностью, с опасной, может быть, неизвестностью. «Я чуть не погиб, оказавшись только свидетелем его проникновения в город. Что-то будет теперь? В крайнем случае гибель, но не сдача! Potius mori guam foegari! Я готов ко всему. А сундук надо оставить, я в него золото ссыплю», — подумал Адам об отцовском, расписанном розами, украшенном кованым узорочьем сундуке. Все остальное он решил раздать. Он взял хрустальную вазу и пошел с ней на улицу. Ему хотелось видеть знакомых людей, попрощаться с ними. Дороги уводили его от них.

Люди, повстречавшиеся Адаму, были как раз те, которых он хотел увидеть, все очень хорошо и давно знакомые, и от встречи с ними он еще сильнее почувствовал, что он путешественник среди них. Самую чистую и бескорыстную любовь, которую знает к людям только тот, кто прощается с ними, изведал и Адам. «Прощайте, прощайте…» — хотелось говорить всем, кого он встречал, пройдясь по Верхнему Валу с вазой под мышкой. Он удивлялся собственной чувствительности. «Истинно как перед погибелью! Но ведь прежде чем увижу море, я не умру».

Инесса Павловна, как всегда, стильная, энергичная, деловая, приятно пахнущая, спешила, куда-то со своей собачкой.