Успеть изменить до рассвета - [12]

— Что это ты написала? — спокойным и чрезвычайно ровным, но зловещим голосом произносит он и цитирует по памяти: — «Я обещаю дать вам все, что вы только не захотите: дома и квартиры, и лучшую пищу, и прекрасные зрелища — все, что вы ни пожелаете». Ты откуда это взяла?

— Но вы же говорили… — подрагивающим голосом произносит девушка.

— Не выдумывай, пожалуйста. Вычеркни.

— Но вы…

— Не спорь. — Голос звучит зловеще.

И тут, прямо на глазах Данилова, происходит следующее: голова девушки вдруг сама собой дергается и отшатывается. На щеке проступает красная полоса. Полное впечатление, что ее кто‑то ударил, стегнул кнутом. Но физически ее никто не бил. Начальник как сидел вдали от нее, отделенный столом, так и сидит — разве что пристально смотрит ей прямо в глаза.

В глазах у стенографистки закипают слезы.

— Простите, — шепчет она.

— Бог простит, — усмехается начальник. — Иди и вычеркни все эти обещания. Пока не время.

Девушка вскакивает и выбегает из кабинета.

Сидящий за столом руководитель обращает свою красивейшую голову к Данилову:

— Иногда они не понимают, приходится волей‑неволей давать им уроки, — и Алексей догадывается, что вся эта сцена — и придирка к ошибке, и сдержанный гнев, и виртуальный хлыст, вдруг обрушившийся на девушку, — не что иное, как игра на публику. Постановка, у которой один зритель — он, Данилов. И цель ее очевидна и единственна: продемонстрировать ему свои умения и могущество.

— Я рад, что ты пришел, — говорит, обращая к нему свои прекрасные и безжалостные голубые глаза, хозяин кабинета. — Пусть пока виртуально, но все‑таки пришел. Пойдем. — Он привстает и делает гостю жест подняться, потом манит к окну и отдергивает штору. На балкон они не выходят, просто стоят вместе, рядом, и Кордубцев кладет руку на плечо Данилову.

Замечая их в окне, вся площадь разражается приветственными криками и аплодисментами. Кто‑то в толпе опускается на колени.

— Ты видишь, какая мы сила? — шепчет он в ухо Алексею. — Видишь, какая мы сила вдвоем?

Потом он отводит его от балкона и посреди кабинета, уставившись Алексею прямо в очи, говорит:

— Найди меня там, в твоем времени. Найди, и мы сумеем начать раньше — и сделать больше. Найди — и весь мир покорится нам — не сейчас, в тридцать третьем, а раньше, много раньше. Разве ты не хочешь считаться на земле богом или полубогом, иметь все, чего только ты не пожелаешь, и вершить дела всего мира? Ты один, сам по себе, Данилов, слаб — и ты слишком порядочен, слишком скован запретами своего никчемного воспитания. А я — я освобожу тебя от всяческих затхлых табу, и ты, усилив мою мощь своими умениями, станешь (вместе и рядом со мной, разумеется) настоящим и подлинным владыкой мира, властителем всего живого — а значит, всей Вселенной!

Данилов слушает его и понимает, что, несмотря на самые прельстительные речи, невзирая на самые широковещательные обещания, от Кордубцева исходит крайне тяжелое ощущение — одновременно страшное и гадливое, как если бы этот молодой красивый мужчина был омерзительной тварью, чужим с капающей изо рта ядовитой слюной. А предложение, что он изрекает, пусть оно и звучит прельстительно, но для Алексея настолько неприемлемо, словно предложение убить любимого человека, разделать его тело и съесть его печень.

И Данилов кричит во сне, дергается и, слава богу, просыпается.

Варвара

В тот же день

Как ни странно, Варе в тот день по службе тоже потребовалось заниматься снами. Слава богу, чужими.

С какой вдруг стати?

Не так давно ей пришлось расследовать разбойное нападение на лучшего футболиста России, центрфорварда сборной и столичного «Гладиатора» Игоря Сырцова. Однажды ночью его сильнейшим образом избили на московской улице[4]. С тех пор прошла пара лет, а Сырцов так и не оправился. К концу следствия, слава богу, вышел из комы. После чего долго лечился в московском госпитале, потом в Германии. Восстановился, но на высшем уровне пока не заиграл. Пропустил чемпионат мира в Бразилии, французское первенство Европы. И до сих пор не набрал кондиции, выступал за вторую команду клуба, «Гладиатор‑два», играл то в Хабаровске, то в Тюмени, то в Тамбове. Не в высшей, а во второй лиге. А когда возвращался в столицу, сидел взаперти на базе, соблюдал спортивный режим.

Варя за ним долго охотилась, намеревалась поговорить — да не по собственному желанию, полковник Марголин требовал поставить все точки над «i» в давнем деле. Но только сейчас, в конце ноября, когда первая половина сезона кончилась и игроки разъезжались на каникулы, футболист соизволил согласиться с ней побеседовать. И то ведь только потому, что мама игрока, Антонина, вмешалась. Помнила, как Варя сидела вместе с ней у распростертого тела сыночка, прикованного к койке. Как носилась по городам и весям, залезала в чужие души без мыла — расследовала его дело.

Встречу Сырцов назначил в лобби гостиницы «Маджестик» в самом центре Москвы. Чтобы не связываться с пробками и парковками, которые в последнее время стали совсем невыносимыми, Варя отправилась туда на метро.

Швейцар в цилиндре, похожий на молодого доцента, открыл перед Варей тяжелую дверь. Лобби пятизвездного отеля дышало спокойным пафосом. В первый момент Кононова даже заробела из‑за неновых сапог, оттоптанных в метро, да и пальтишка своего — хоть и в Америке купленного, от «Ральфа Лорена», так ведь не «Берберри» же, не «Валентино». Но потом подумала: какого черта! Она сюда не на свидание пришла, а по работе. И если кому‑то не нравится, как она выглядит, пусть идет лесом!