Успешное покорение мира - [23]

— Послушай, Толстый… — начал он, осекся, но тут же выпалил: — Я под арестом, но сбежал, чтобы с тобой переговорить. Доктор Бейкон сказал, что в субботу отпустит меня в Нью-Йорк, если я найду двух попутчиков. Я позвал Багза Брауна, но он не может, вот я и решил позвать тебя.

Он умолк, терзаясь смущением, и стал ждать. Вдруг двое приятелей Толстого разразились оглушительным смехом:

— Багз еще мозгами не трахнулся!

Толстый Гаспар колебался. В субботу он всяко не мог поехать в Нью-Йорк и в других обстоятельствах нашел бы способ отказаться не обидев. Он ничего не имел против Бэзила или кого бы то ни было другого, но у мальчиков способность противостоять общественному мнению развита довольно слабо, и он повелся на презрительный хохот дружков.

— Неохота, — равнодушно промямлил он. — Я-то при чем?

— Просто решил тебя позвать.

Тут Гаспар, немного устыдившись, издал саркастический смешок и склонился над мороженым.

Развернувшись, Бэзил подошел к стойке и глухим, незнакомым голосом заказал клубничный десерт. Он ел, не чувствуя вкуса, под шепотки и фырканье у себя за спиной. Как в тумане, он направился к выходу не заплатив, но его окликнул буфетчик, что вызвало новый взрыв издевательского хохота.

Бэзил хотел было вернуться и врезать кому-нибудь из насмешников, но этим он ничего бы не добился. Ему сказали бы правду: он потому пресмыкается, что никто не хочет с ним ехать. Сжав кулаки, он в бессильной ярости вышел на улицу.

Теперь нужно было срочно найти третьего кандидата на поездку в Нью-Йорк — Тредуэя. Того приняли в Сент-Реджис, когда учебный год шел полным ходом, и неделю назад подселили в комнату к Бэзилу. Поскольку Тредуэй не был свидетелем травли, которой Бэзил подвергался на протяжении всей осени, Бэзил держался с ним естественно, и у них завязались если не дружеские, то, по крайней мере, ровные отношения.

— Слышь, Тредуэй, — окликнул он, еще не оправившись от эпизода в кондитерской. — В субботу после обеда не хочешь смотаться в Нью-Йорк, на спектакль?

Он осекся, сообразив, что рядом стоит его заклятый враг Брик Уэйлз — парень, с которым у них вышла драка. Переводя взгляд с одного на другого, Бэзил уловил досаду в глазах Тредуэя и отсутствующее выражение Брика Уэйлза: все стало ясно. Тредуэю, который еще не вполне освоился в школе, только что открыли глаза на персону его соседа по комнате. Как и Толстый Гаспар, он мог бы откликнуться на искренний зов, но предпочел разорвать дружеские отношения.

— Еще не хватало, — коротко бросил он. — Бывай.

Эти двое пошли мимо него в сторону кондитерской.

Получи Бэзил этот равнодушный, а потому особенно горький отпор в сентябре, он бы этого не выдержал. Но у него уже образовался панцирь, который, не добавляя ему привлекательности, кое-как защищал от некоторых изощренных видов травли. Мучимый тоской, отчаянием и жалостью к себе, он прошелся по улице в противоположную сторону, чтобы унять спазмы, кривившие его лицо. А потом развернулся и кружным путем отправился назад, в школу.

От границы соседней усадьбы путь лежал к проверенному лазу. Продираясь сквозь живую изгородь, Бэзил заслышал шаги по тротуару и оцепенел, боясь, что его застукает кто-нибудь из учителей. Голоса звучали все ближе и громче; не успел он опомниться, как с ужасом услышал:

— …а когда Багз Браун его обломал, этот баклан поперся к Толстому Гаспару, а Толстый ему и говорит: «Я-то при чем?» Так ему и надо, никто с ним не поедет.

Это был монотонный, но злорадный голос Льюиса Крама.

III

У себя на кровати Бэзил увидел пакет. Он давно и трепетно ждал этой бандероли, но теперь открыл ее без особой радости. Внутри был набор из восьми цветных репродукций с изображениями девушек Гаррисона Фишера: «бумага глянцевая, без надпечаток и рекламных материалов, пригодны для окантовки».

Портреты назывались «Дора», «Маргарита», «Бабетта», «Люсиль», «Гретхен», «Роза», «Катрин» и «Мина». Два изображения — Маргариты и Розы — после беглого осмотра были неспешно порваны и отправлены в мусорное ведро, как выбракованные щенки. Оставшиеся шесть Бэзил прикнопил к стенам через равные промежутки. Потом лег на кровать и стал разглядывать.

Дора, Люсиль и Катрин — светленькие; Гретхен — серединка на половинку, Бабетта и Мина — темноволосые. Очень скоро Бэзил поймал себя на том, что чаще всего смотрит на Дору и Бабетту, чуть реже — на Гретхен, даром что ее прозаический голландский чепец не оставлял места для тайны. Бабетта, миниатюрная брюнетка с фиалковыми глазами, в плотно облегающей шляпке, оказалась самой притягательной; взгляд его в конце концов остановился на ней.

— Бабетта, — шептал он про себя, — прелестная Бабетта.

От звука ее имени, такого же печального и вкрадчивого, как «Вилия» и «Иду в „Максим“», что неслись из всех патефонов, Бэзил расчувствовался и уткнулся лицом в подушку. Он вцепился в изголовье и, содрогаясь от рыданий, сбивчиво заговорил сам с собой… как он их ненавидит и кого больше всех… таких набралось с десяток… и что он с ними сделает, когда станет великим и всесильным. Прежде в такие минуты он мысленно благодарил Толстого Гаспара за его дружелюбие, но теперь Толстый стал вровень с остальными. Бэзил набросился на него и немилосердно отметелил кулаками, а потом язвительно смеялся, проходя мимо, когда тот, совсем слепой, просил милостыню на тротуаре.