Успех - [56]

— Слушай, Урсула, — спросил я ее как-то вечером, — в тот раз, когда вы с Грегом потерпели крушение на пруду и остались там практически без одежды, — что там на самом деле случилось?

— Уф, — сказала Урсула, не отрывая взгляда от лежавшего у нее на коленях вязания, ее тонкие чувствительные волосы путались с пряжей, нервные пальцы быстро двигались, — просто глупость.

— Пусть глупость, но что на самом деле случилось?

— Понимаешь, мы добрались туда на плоту, который сколотил Грегори, и не заметили, как он уплыл от берега, и пришлось старому, сварливому мистеру Фирблу переправлять нас обратно на лодке.

— Но расскажи мне немного о том, каково это — быть немного неодетым.

— Да, одежду мы сняли.

— Понятно. И зачем?

Руки ее замерли, и она огляделась.

— Просто сняли — и все.

— Да, я понимаю. И все себе представляю. Но все-таки зачем вы ее сняли?

— Потому что было очень жарко. Нет, ничего у меня не выходит с вязанием, вот сейчас брошу все и больше никогда не возьмусь.

— Без башни, Урсула. Урсула, без башни, — предостерегающе прошептал я, и она наконец подняла голову. Потом, что называется, «скорчила забавную рожицу», растянув в улыбке сжатые губы и вытаращив глаза.

— Прости.

— Само собой, — ответил я, и она снова опустила взгляд. — Само собой, было неловко, когда этот старый кусок дерьма Фирбл вез вас обратно голыми.

— Да, — сказала Урсула, — просто смехота.

Сумасшедшая сука… Тогда, возможно, все еще проще. Возможно, все совсем просто. Если я прав, то теперь ничто не мешает мне отомстить.

Трахалась ли она еще с кем-нибудь, лениво размышляю я, если она действительно трахалась с ним? Трахалась ли она когда-нибудь с кем-нибудь? Лично я не трахался ни с кем с тех пор, как трахался последний раз. И вообще никогда ни с кем не трахался — по меньшей мере, у меня теперь появилось такое чувство. Трах просто исчезает из жизни. Я даже не буду распространяться об этом, как обычно (хотя я все еще то и дело повторяю слово «трахаться»). Это и от характера зависит. Может, вы решили, что со временем все станет хуже, верно? Нет, слава богу, нет. Утрата маячит как некое абстрактное привидение в лунном свете, как собака на далекой Луне, лающая на Землю.

В последнее время я столько зарабатываю, что просто не представляю, куда девать все эти деньги. Я зарабатываю столько, что уже начал подумывать, не сходить ли к шлюхе, причем хорошей. Говорят, хорошие стоят уйму денег, но за это хорошо умеют доводить до зверских оргазмов. Чем больше денег вы им даете, тем больше они стараются. Уж я-то выберу себе получше. А может, они вовсе не так и хороши? Может, сколько я ни зарабатывай, у меня никогда не хватит денег на такую хорошую, которая действительно довела бы меня до зверского оргазма. Кто вообще мог бы доводить меня до зверских оргазмов? Кто-то, кто любит меня, — думаю, этого достаточно. Может, где-нибудь и есть шлюха, которая так хорошо умеет доводить до зверских оргазмов, что полюбит вас, если вы ей хорошенько заплатите. Буду лучше копить на такую.

Я зарабатываю теперь так много благодаря хитростям Телятко (почему Телятко платит мне столько? Может, он любит меня? Может, если бы он захотел, он тоже смог бы доводить меня до зверских оргазмов?). Телятко все так хитро спланировал, что я почти освободился от налогов и получаю дополнительное вознаграждение за то, что являюсь помощником старосты (иными словами, за то, что делаю кое-что для него. Когда он меня об этом просит. Минутное дело — и столько денег. Правда, потом мне придется делать для него больше, но и денег тогда будет больше).

Сокращение как таковое еще не произошло. Все в конторе охвачены необыкновенно дурными предчувствиями — и правильно. Каждый думает, что уволят именно его. Большинство действительно уволят. Тогда как всего полгода назад казалось, что уволят одного-двух, теперь кажется, что только один или двое уцелеют. Каждый день я выслушиваю мрачные шамкающие пророчества Уорка, смотрю на Герберта, в тихом отчаянии сидящего за своим столом, наблюдаю за Бернсом, который впал в такую паранойю, что даже перестал есть рыбу на работе (Ллойд-Джексон уволился сам). Только завотделом сохраняет спокойствие, хотя Телятко говорит, что он бы на его месте побеспокоился. Я нервничаю, хотя Телятко говорит, что он бы на моем месте не нервничал. Я нервничаю не меньше, чем нервничают все.

Все дело в деньгах. Каждое утро по пятницам я страшно нервничаю, когда в полдесятого отправляюсь за ними. Я нервничаю, когда занимаю место в переминающейся с ноги на ногу очереди внизу у кассы среди согбенных клерков, сквернословящих шоферюг и очкастых секретарш, когда произношу свое ужасное имя (Сервис, Т. — «Смотри-ка, опять здесь чайную устроили»,[13] «Два с молоком, пожалуйста», «Выпьешь кружечку?», и т. д., и т. п.) и толстая женщина или худой мужчина быстро просматривают разложенные рядами конверты, когда, каждый раз цепенея от страха, вижу, что мой конверт не только на месте, но что его протягивают, вручают мне, и когда бреду обратно вдоль шеренги то цветущих, то словно парализованных служащих, зажав в руке толстый коричневый бумажник с семьюдесятью тремя фунтами! Еще до того, как на меня стали изливаться все эти милости, я подсчитал, что теперь смогу всегда покупать свои ежедневные три пачки цигарок и ежедневные полтора литра испанского вина — единственное, что мне нужно, чтобы продолжать жить в здравом рассудке. Теперь о побочных следствиях: дома у меня в столе есть ящик, до сих пор не имевший определенного назначения, а теперь битком набитый пятерками, которые я не успеваю тратить; сунув руку в карман, я неожиданно натыкаюсь на забытые там банкноты; я отбираю медные монеты из сдачи и презрительно складываю их на подоконнике; просто так, чтобы повалять дурака, я как-то прокатился на такси; ну и ну, сэр, пожалуй, я даже смогу купить что-нибудь новое из одежды. (Теперь непросто будет обанкротиться, хотя банкротство пугает меня по-прежнему. Думаю, оно будет пугать меня всегда.)