Усман Юсупов - [3]

Итак, вот они, главы, имеющие прямое отношение к нашему случаю.

Брак завершается иджабом (предложение) и кабулом (согласие), которые должны быть выражены в глагольной форме прошедшего времени (например: «Вышла ли ты за него замуж?» — «Вышла»).

Оба брачующиеся должны взаимно слышать выражение иджаба и кабула.

При произнесении иджаба и кабула должны присутствовать два свидетеля: свободные (не рабы) мужчины или один свободный мужчина и две свободные женщины.

Свидетелями должны быть совершеннолетние мусульмане, обладающие здравым рассудком.

Свидетели должны слышать произнесение иджаба и кабула одновременно.

Во время заключения брака вместо одного из брачующихся может присутствовать доверенное лицо.

Спрашивая у девушки о ее согласии на брак, ей обязательно должны сообщить имя жениха, а количество условленного мэхра[1] может быть и не сообщено.

Когда отец спрашивает совершеннолетнюю, раньше не вступавшую в брак, о ее согласии на вступление в данное супружество, то за выражение ее согласия могут быть приняты: молчание, улыбка или же тихий плач без крика.

Если о согласии на брак у девушки спрашивает не отец, а кто-либо из родственников или посторонних, то согласие должно быть выражено словами…

Провожали новобрачного утром всей семьей до старой Аувальской дороги. Простились сдержанно, как предписывал обычай, припав на мгновенье друг к другу и разом отпустив. Жены среди провожавших не было — шариат подобных вольностей не допускал. (Дома, уже ухватив дорожную суму, глянул Юсуфали на сжавшуюся у стены фигурку, не выдержал, подошел, положил руку на худенькое плечо: «Ну, Айим…» Чуть не сорвалось следом: «Сестренка…» — удержался в последний миг.)

Шел и думал дорогой: а кем же она еще была ему в то утро, как не маленькой, плачущей, обиженной сестренкой…

Вернулся он из скитаний не скоро, годы прошли, не месяцы. С худым хурджином пришел, как и уходил. Дома, в Голубятне, ждала его жившая на правах снохи Айимнисо, жена шестнадцати с лишком лет. А в следующем году, в марте, под самый мусульманский Новый год у них родился первенец, мальчишка, нареченный Усманом.

В описываемые времена в Средней Азии пользовались мусульманским лунным календарем. Он короче солнечного. Эра мусульманская тоже иная, нежели у европейцев. Название ее «хиджра» («откочевка» — с арабского) связано с переселением в 622 году пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину.

По этому календарю, введенному некогда по повелению халифа Омара в странах, исповедовавших ислам, герой наш родился где-то между 1317 и 1318 годами.

Впрочем, кто в Каптархоне-то нашей, какой грамотей, кроме разве что упоминавшегося уже хитроумного имама, разбирался в тонкостях летосчисления, тем более — пользовался им. Землепашцу важнее было знать не когда откочевал в Медину первый пророк, а на какие периоды времени (их запоминали, отмечали в памяти) падает вдруг засуха на богарных неполивных адырах, когда родится лучше, а когда хуже клевер, в какой период вероятнее всего в горах недостанет снега, а значит, и воды в арыке летом, когда ждать наводнений, а когда саранчи. У деревенских был в ходу свой, бытовой календарь, деливший время на шестидесятилетние циклы, а последние на периоды — числом двенадцать, каждый из которых носил название животного — мышь, корова, тигр, заяц, змея, лошадь, овца, обезьяна, курица, собака, свинья, и год, соответственно, под этими кличками как бы имел свою физиономию, свои норов, свои условно зафиксированные достоинства и недостатки.

И спрашивали потому люди, знакомясь, не «Сколько вам лет?», а «Какой ваш год?», то есть как называется год, в котором вы родились; и, услышав, цокали языком, если был он неудачным, и цокали же вдвое интенсивнее, если собеседнику с годом повезло.

Год Усмана — год мыши («обещающий добрые всходы на пашне и в душе человеческой…»). Бога ради, не думайте, что все это малокасательно к судьбе героя книги. Отныне, родившись, с первым своим криком, новоявленный мусульманин будет жить под знаком исламской религиозной догмы, а равно (и вследствие этого) под гнетом исламских бесчисленных суеверий, ибо последние неизменно и кровно сосуществуют с религией, кормя ее и кормясь ею.

Ребенка положат в люльку (бешик), обвязав двумя широкими бинтами, не раньше и не позже, как через шесть-семь дней после рождения (не приведи господь кому-нибудь из несмышленых домочадцев вздумать покачать бешик без младенца — крик поднимется ужасный: в этом случае — есть точная примета — ребенок обязательно умрет). Мальчика искупают первый раз на двенадцатый — ни часом раньше! — день. А вот в таджикских селениях (к ним частично — исторически — относится и наша Каптархона) прибегнут в этом случае к невинной хитрости — выкупают мальчугана, предварительно намазав ему лицо и голову кислым молоком, двумя днями раньше, твердо уже надеясь, что, когда подойдет время его женить, за невесту придется отдать меньший выкуп. Девочку, соответственно, по той же самой причине искупают на двадцать второй день, то есть на два дня позже, чтобы она-то уж к свадьбе получила от жениха выкуп побольше.

В день первого привязывания к бешику младенец получит первую свою рубашку, которая неизменно — так повелевает обычай — оставляется последующему ребенку. Тогда же, одетого в сорочку, нарекут его наконец именем — Юлдашем, если родился в пути, Тохтой (останься, не уходи), если у роженицы умирали предшествующие дети, Пулатом (сталь), чтобы не сломила жизнь.