Условия человеческого существования - [56]

— Ну, давай так и напишем!

— Не хочу, — сказал Кадзи тихо, но тоном, не оставляющим сомнений в его решимости. — Бухгалтерия правления, конечно, пропустит — там ничего не смыслят в наших делах. Но я не хочу.

— Ну а что же делать?

— Твой работник, ты и решай. Я лично считаю, что надо заставить его возместить растрату.

— Из жалованья? Сколько дашь сроку?

— Особенно растянуть не смогу. К квартальному отчету деньги должны быть внесены.

— А на что будет жить этот субъект?

— Не мое дело.

Окидзима уже не улыбался. Выпученные глаза его в упор смотрели на Кадзи.

— Собственно говоря, квартальный отчет меня не беспокоит, — продолжал Кадзи. — Но если я буду допускать такие вещи, здесь все останется, как было. Я не могу позволить разрушать то, что строю с таким трудом!

— Я бы внес из своих, да жену жалко. Вот что, давай порешим так: ты не визируй, а я поставлю свою печатку как твой заместитель.

— В свое время ты меня вышучивал как сентиментального гуманиста, а ты теперь кто будешь?.. Ладно, визируй сам, своей печаткой. Возражать не буду. Но с этого дня уж извини, бумаги от тебя буду в лупу разглядывать.

— Я принесу тебе энтомологическую лупу. Вот такая, — и Окидзима без тени улыбки показал пальцами размер стекла.

Когда отчет, завизированный Окидзимой, попал на утверждение к директору, тот обратил внимание, что на нем стоит виза заместителя, а не начальника отдела, как положено, и вызвал Окидзиму. Окидзима сумел кое-как выкрутиться, но пережил несколько неприятных минут.

— Ну и скотина этот Кадзи, продирает с наждаком всех без разбора, — пожаловался он жене.

— Уж больно крут ваш муженек да тороплив, — завершила свой рассказ жена Окидзимы. — На что мой хорошо к нему относится, и то говорит, с ним иногда ой как трудно бывает.

Митико была убеждена, что Кадзи поступил совершенно правильно. Но как сделать, чтобы его понимали и любили? Она страшно встревожилась. Может, зайти сейчас в отдел и посмотреть, как там… Ведь по лицам Кадзи и Окидзимы можно догадаться, помирились они или нет.

И она пошла. По дороге ей попался Чен, посланный в «веселый дом». Увидев Митико, он хотел было свернуть в сторону, но она уже успела его заметить. Глядя на распухшее лицо Чена, она спросила, озабоченно нахмурив брови, что случилось.

Чен вскинул опущенную голову.

— Я пойман на краже, и господин Кадзи меня ударил. Я вор!

У Митико слова замерли на губах. На глазах Чена блестели слезы. Она потребовала объяснить, в чем дело.

— Дело обычное, — сказал Чен. — Господин Кадзи японец, я китаец, только и всего.

Чен поклонился и пошел. Митико пошла за ним.

— Простите его, прошу вас.

— Что вы, госпожа, я сам виноват. Уж во всяком случае, перед вами. — И, поклонившись, он удалился.

Митико окончательно пала духом. Ей представилось лицо Кадзи, холодное, жестокое. Она пыталась прогнать этот образ, но он снова и снова возвращался. Холодное, бесстрастное лицо с крепко сжатыми губами и пристальным взглядом…

Попытавшись оправдать перед Митико жестокость Кадзи, Чен уже не мог сдержать обиды. Ненависть к японцам душила ого до слез.

Забыв про распухшее лицо и боль, Чен подошел к мосту через канаву. Там стояли несколько женщин. Окружив Чена, они принялись подшучивать.

— Сестричка Цзинь занята. Работает.

— Со вчерашнего вечера без передышки.

— Пойдем со мной, натянем ей нос!

Они хватали Чена за руки, перебрасывали одна к другой. Чен почувствовал себя ничтожным, жалким, смешным.

— А гость у сестрички Цзинь кореец, — сказала одна из женщин.

— Кореец? — зачем-то переспросил Чен.

— Да. Проходимец, видать. Побывал в переделках. У него шрам через всю щеку.

Чен вспомнил корейца, которого видел с Фуруя у харчевни. Тогда он сказал об этом Кадзи и заработал от него незаслуженный нагоняй. Несправедлив Кадзи, во всем несправедлив!

На крыльце появилась мадам Цзинь.

— О, что с тобой, мальчик? Ты подрался?

И стоило ей прикоснуться к его лицу, как исчезла ревность, за мгновение до того глодавшая Чена. Осталась только ноющая боль в подбитой скуле. И казалось, что исцелить эту боль может только она, ласковая мадам Цзинь. Она прижмет его к своей мягкой груди.

Она повела его за собой и в конце коридора приподняла занавеску. На кровати в оцепенении сидела женщина.

— Ты чего это? — спросила мадам Цзинь с порога. — Ты свободна? Дай-ка мы здесь побудем.

Женщина продолжала смотреть широко раскрытыми глазами в стену перед собой и не отвечала.

— Да что с тобой такое? Эй, Чунь-лань, очнись-ка!

Та медленно встала и вышла. На пороге она оглянулась и сказала странным, высоким, полным нежности голосом:

— Я все думаю, что сказать ему, когда снова увижу. Не знаю, что скажу… Нельзя же сказать, что я все время принимала клиентов?

— Дура! — холодно прикрикнула на нее мадам Цзинь. — Видеться будете самое большее раз в месяц, а за месяц ты чуть не сотню гостей примешь. Не разыгрывай из себя невесту, ты…

Глаза женщины потускнели. Она опустила занавеску и вышла.

— Вот взяла девка и влюбилась с первого взгляда. В рабочего из тех, которые за проволокой живут, — пояснила мадам Цзинь, усаживая Чена на кровать. — В точности, как я в тебя.

— Почему не у тебя? — спросил Чен.