Условие. Имущество движимое и недвижимое. Разменная монета - [34]

Анна Степановна не задумывалась, правильно ли сделала, пойдя по стопам матери? Это произошло само собой, она училась в университете на географическом факультете, сначала её избрали в бюро, потом секретарём комитета комсомола. Это было интересно, ей нравилось работать с людьми. Исподволь, оказывается, она училась у матери, знала хитрости, подводные течения, рифы и мели этой работы. Ей не надо было объяснять на пальцах что к чему, у неё был талант объективно, взвешенно подходить к каждому конкретному случаю, начальство не могло на неё нарадоваться.

На первом курсе Анна Степановна не успела обзавестись парнем. По факультету прошёл слух, что мать у неё в чинах, с Анной Степановной осторожничали. Но она была выдержанна, ровна с сокурсниками, про мать забыли. На втором курсе она познакомилась с Фёдором. Анна Степановна сошлась с ним сразу, без малейших раздумий. Ей казалось, молодость, жизнь проходят, а она только заседает в комитете, редактирует протоколы. Хотелось успеть и для себя. Фёдор тогда уже писал в газеты. Анне Степановне нравилось и то, что он на несколько лет старше. Ровесники были легкомысленны, шумливы, доверия не внушали. На заседаниях бюро Анна Степановна украдкой бросала взгляды на Фёдора. Он улыбался в ответ горько, иронично. Фёдор жил в общежитии, Анна Степановна снимала комнату в гигантской коммунальной квартире на канале Грибоедова. Фёдор стал провожать её после занятий. Анна Степановна была откровенна с Фёдором. Скрывать собственные мысли ей всегда казалось недостойным. Она хотела вызвать Фёдора на ответную откровенность, но тот или молчал, или говорил уклончиво. Тогда Анне Степановне казалось, он осторожничает, потому что старше, опытнее её, лучше знает жизнь. Это потом, когда они решили пожениться, Фёдор стал позволять себе высказывания, от которых брала оторопь. Если он так шутит, это совершенно не смешно. Если говорит серьёзно, то… как живёт с таким безверием, мраком в душе? Однажды, помнится, она пожаловалась ему, что устала, надоела общественная работа, всё время на неё уходит, нет возможности учиться толком, посещать лекции, когда она в последний раз сидела в библиотеке? Разговор происходил в комнате на канале Грибоедова. Фёдор курил, лёжа на застеленной кровати, положив ноги на закругляющуюся металлическую спинку. «Ладно тебе… — лениво стряхнул пепел в поставленную на пол пепельницу. — Какая ещё библиотека? Чего тебе там делать? С твоим запасом идиотизма только и шагать по общественной линии. Чтобы штаны трещали в шагу! Да ты сама знаешь…» Он засмеялся. Была вынуждена улыбнуться и Анна Степановна. Он шутил, конечно, но как-то нехорошо, гадко. Или возвращались с диспута, на котором обсуждался… Анна Степановна уже не помнила чей — Бубенкова, Шпанова? — роман. Она, разгорячённая, переполненная мыслями и идеями, явившимися, как водится, уже после диспута, ухватила Фёдора за рукав: «А ты? Чего хочешь добиться в жизни? О чём мечтаешь?» Весь диспут Фёдор угрюмо молчал, лишь изредка сатанински усмехался. Анне Степановне хотелось расшевелить его. Он же читал роман! Даже помечал что-то на полях. Пусть ответит! Что угодно, пусть грубо, только пусть не молчит, не усмехается этой жалкой и злой ухмылкой. «Я?» — Фёдор остановился, положил ей руки на плечи. «Ну вот! Целоваться полезет…» — с досадой подумала Анна Степановна. А он вдруг: «Мне бы хотелось жить безбедно и привольно. Хотелось бы издать при жизни собрание сочинений, а ещё лучше — два! Хотелось бы, Аня, сиживать на литературных празднествах в президиумах, чтобы все смотрели и дивились: да как этой бездарной свинье удалось всех облапошить?» — «Я серьёзно спрашиваю, а ты опять шутишь», — огорчилась Анна Степановна. «Шучу-шучу», — вздохнул Фёдор.

Спустя годы Анна Степановна поняла: не так уж он и шутил. Фёдор стал ей яснее. Он только думал, что один такой в мире. На самом деле таких было много. Если бы Анну Степановну спросили, что всего страшнее, необратимее уродует человека, она бы ответила: испуг. Испуг лишает человека веры в справедливость, делает его равнодушным, циничным. Испуг подобно ядерному излучению разрушает гены, изменяет состав крови. Человек превращается в шакала. Если нападает — только на слабого. Если ест от брюха — только с вольного или невольного соизволения сильного. В испуге могут перерождаться отдельные личности, могут целые общества. Не развенчанный, глухо укрытый в истории, в давнем или недавнем прошлом, не преданный всеобщему осуждению, он и под спудом лет сочится ядом, посылает отравленные стрелы в будущее. Гражданам общества испуга неведомы чувства ответственности, принадлежности к Отечеству, они живут на земле разбойниками. Все проблемы человечества сосредоточены для них в них самих, точнее, в том, чтобы уцелеть да набить брюхо. Неважно как — пусть даже в ущерб миллионам остальных. В обществе испуга люди бесконечно покорны, но эта покорность страшнее анархии. После смерти жизни нет! Анна Степановна убеждённо стояла за то, чтобы всеми подручными средствами: постановлениями, декретами, инструкциями, перестройкой служебных и правовых отношений, чем угодно — метлой, веником! — изгонять из жизни испуг. На испуге не может быть ни настоящей дисциплины, ни порядка. Спутники испуга — пьяный, хамский разгул, бесстыдство, падение нравственности. Всё это можно, конечно, как электрошоком, пресечь новым испугом, но ненадолго. Порочный круг надо размыкать по-иному. Как? Анна Степановна полагала, для начала приведением человека к элементарной ответственности за дело, к чувству личного достоинства. Человек без достоинства, без собственного мнения — пыль, холуй. Это была бесконечно трудная борьба — с потерями и обретениями, отступлениями и наступлениями. Но Анна Степановна чувствовала, что права, стояла на своём крепко. Она не знала, что именно случилось с Фёдором, да и случилось, ли вообще? Психология людей испуга многолика. Фёдор, к примеру, полагал, что нечего переть на рожон, если всё равно ничего не изменить. Когда Анна Степановна говорила, что изменить в принципе можно многое, не так уж и мало зависит от человека, он смотрел на неё как на идиотку. Если Фёдор и проявлял некоторую готовность бороться за что-либо, так это исключительно за собственное благополучие. Остальное, похоже, его не очень интересовало.