Ускоряющийся лабиринт - [51]

— Цыган, — сказал Чарльз Сеймур. Его мягкие светлые волосы красиво блестели на солнце. — Хорошо, что я тут оказался.

— А вы охотитесь? — спросила Ханна.

— Да, — ответил он. — А почему вы спрашиваете?

— Ну, я просто подумала, что это, должно быть, очень захватывающее занятие, и вам его здесь не хватает.

— Откровенно говоря, это не главное, чего мне здесь не хватает.

Сердце у нее заколотилось. Будучи не в силах ни придумать, что бы еще сказать, ни мысленно представить себе свой список, чтобы сменить тему и уйти от этого разговора, она выпалила:

— Дела сердечные?

Он поднял брови.

— Что, отец вам все рассказывает?

— Нет-нет, что вы. Даже и не думайте. Просто, видите ли, вы не первый молодой человек благородного происхождения, попавший сюда по этой причине. И к тому же вы не сумасшедший.

— Признаться, порой я об этом сожалею, — неопределенно ответил он.

— Не говорите так. — Она постепенно входила в роль бесстрашной собеседницы. И даже решилась дать ему важный совет: — Мне кажется, здесь следует быть решительным и мужественным, избавиться от снисходительности к самому себе. Насколько я могу судить по собственному опыту.

— По собственному опыту? — в его расширившихся глазах сквозило удивление.

Она ничего не ответила, лишь смешалась и покраснела.

— Простите, — произнес он. Склонив голову, он на мгновение задумался, после чего, сделав резкий вдох, вновь взглянул на нее. — Будете еще собирать?

— О, да. — Ханна, подавшись вперед, сорвала еще несколько ягод. — А вы здесь еще долго пробудете? — спросила она, стоя к нему спиной.

— Да, некоторое время меня тут продержат. Ее семья считает меня сумасшедшим, но на самом деле они опасаются, что я с ней сбегу.

— Понятно. И что, вы могли бы решиться на побег?

— О, да вы необыкновенная девушка. Беседовать с джентльменом наедине о таких вещах! Полагаю, вся ваша жизнь здесь необыкновенна. День напролет разговаривать с безумцами!

— Пожалуй, так. Но мне она вовсе не кажется необыкновенной. И к тому же пока мне нечасто доводилось разговаривать с безумцами. Если мои… обстоятельства не изменятся, в скором времени мне предстоит работать с матерью.

— Давайте надеяться, что нужды в этом не будет.

— Давайте.

— Однако вернемся к вашему вопросу… раз уж вы спросили, мне кажется, трудно строить дом с нуля. У нее ничего нет. Меня лишат наследства. Вы, должно быть, думаете, как все это гадко и прозаично. Да наверняка думаете. Но вместе с тем… добрый день!

— Простите?

— Добрый день!

Обернувшись, Ханна увидела еще одного всадника. К ним на холеной гнедой кобыле приближался Томас Ронсли. Он приподнял шляпу.

— Приветствую вас!

— И что, — пробормотала Ханна, — вы двое часто вот так встречаетесь?

— Даже не знаю, что сказать, — ответил Ронсли, изобразив на лице шутливое замешательство.

— А у вас цветы, — заметил Сеймур, решительной рукой опытного наездника похлопывая кобылу по шее.

— Правда ваша, — откликнулся Ронсли, разворачиваясь в седле, чтобы достать их из седельной сумки.

— Розы, — удивилась Ханна. — В это время года?

— Да. Это из оранжереи моего друга. Возьмите! — и он протянул цветы Ханне. Желтые розы с прохладным, свежим ароматом, обернутые в бумагу.

Ханна молча взяла цветы. Томас Ронсли заметил, что она расстроилась, и добавил примирительно:

— Мне пришло в голову, что вы могли бы отнести их своей матушке. Пусть, думаю, украсят какой-нибудь уголок в вашем доме. Что ж, не буду вас задерживать. До свидания!

Вернувшись домой, Ханна обнаружила записку: «Милая Ханна, розы были для вас. Надеюсь, вам будет не слишком неприятно об этом узнать. Взглянув на них, вспомните обо мне. С уважением, Томас Ронсли».

Лорда Байрона разбудили. С шумом отодвинули засов. Дверь распахнулась. Он вытер рот, сел и всласть почесался прямо через теплую, грязную одежду.

В коридоре плясали пятна света — это раскачивались лампы в руках у санитаров, отпиравших двери других комнат.

По правде говоря, Байрон не слишком-то жаловал эти ночные гулянья. Царившие вокруг шум и веселье лишь обостряли ощущение одиночества, его возвышенного и мучительного уединения. Но если его дверь была открыта, он любил выходить, и не только потому, что поступал так по своей собственной воле, — все равно ведь через некоторое время вернулся бы санитар и спустил бы его по лестнице к чертям собачьим. Нет, ему нравилось украдкой проскальзывать вниз, дабы глянуть, не отперта ли случайно парадная дверь. А если бы она оказалась отперта, уж тут-то он, наконец, ускользнул бы отсюда, сбежал бы прямо в ночь.

Люди неуклюже двигались мимо его двери к лестнице, шаркая ногами и испуская стоны. Он вышел и присоединился к идущим. Их голоса звучали тише, чем голоса оставшихся взаперти и рвавшихся наружу из своих обиталищ. Внизу у лестницы хлопали бутылочные пробки. Принесли скрипку в одеяле, развернули и всучили кому-то, кто умел играть. Лорд Байрон, сам неплохой скрипач, обиделся было, но вспомнил, что здесь свой талант следует держать в тайне, ведь ему куда больше нравится играть для цыган и для свободных людей.

Он бочком пробрался сквозь толпу к парадной двери. Заперто. Ощутив, как снаружи веет прохладой, он прижался к дереву. Из трещины в двери засквозило, и коснувшаяся глаза струйка воздуха заставила его моргнуть.