Усинский тракт - [2]

…Между тем наш автобус уже давно миновал переправу через Енисей и теперь медленно взбирался вверх по извилистой горной дороге. Иногда мимо нас с грохотом и бренчанием проносился пустой самосвал, иногда, натруженно ревя мотором, проползала доверху груженная полуторка, но большую часть времени шоссе впереди было свободным, и мы оставались один на один с горами и своими мыслями.

Удивительное настроение рождает дорога в горах. Все суровее делается пейзаж, все теснее обступают вас скалы, все ближе становится небо, и все меньше и меньше признаков обыденного земного бытия заметно вокруг. Постепенно, метр за метром, поворот за поворотом, уходит горная дорога все выше и выше, и, словно повинуясь этому безостановочному движению вперед и выше, ваши мысли постепенно отрываются от земных, житейских забот и становятся все более умудренными и возвышенными.

Когда перед вашим взором, утомленным ежедневным созерцанием ограниченного круга земных явлений, неожиданно распахивается зубчатый скалистый горизонт и с высоты последнего перевала предстает могучая горная страна с далекими долинами, повитыми цветными туманами, с близкими вершинами каменных громад, окрашенными в рубиновый цвет уходящего за край земли солнца, когда дорогу впереди вас медленно пересекает задумчивое облако — когда происходит все это, невольно забывается все, о чем думалось еще совсем недавно, там, внизу, на земле.

Здесь, наверху, обозревая мир с высоты орлиного полета, хочется думать о главном, хочется, отбросив все условности и предвзятости, решить наконец все то, что так трудно решать там, внизу, на земле. Отсюда, от этих окрашенных солнечным закатом вершин, от этих неторопливых, задумчивых облаков почему-то всегда хочется начать заново строить свою судьбу, заново делать свою жизнь, свободную от мелких чувств, очищенную от низменных побуждений.

Я не ошибусь, если скажу, что подобное настроение в ту минуту, когда мы проезжали перевал, было почти у всех пассажиров. В автобусе сразу стало тихо: угомонилась шумливая молодая мамаша, были спрятаны в карманы газеты и журналы, оборвались разговоры.

Но особенно поразил меня в ту минуту мой сосед-летчик. Богатейшая гамма чувств и переживаний в какие-то доли секунды пронеслась по его лицу. Здесь была и боль воспоминаний, и слабая надежда на будущее, и мудрая ирония над прожитыми днями.

— Да-а, — сказал он, когда автобус, миновав перевал, начал спускаться вниз, — вот так и жизнь наша…

И, сделав неопределенный жест рукой, он снова повернулся к окну.

Часа через три, проехав небольшое горное село, мы остановились ночевать. Шофер поставил автобус на обочине шоссе, причем ухитрился расположить его так, что машина накренилась чуть ли не на сорок пять градусов. Часть пассажиров осталась сидеть в автобусе, другие вышли и развели на берегу реки большой костер. Хлопотливая молодая мамаша сразу же начала сушить над огнем многочисленные пеленки и распашонки всех цветов радуги, а ее флегматичный супруг, держа на вытянутых руках свое неугомонное дитё, уныло бродил вокруг костра.

Мы с соседом-летчиком прикурили от головешки, отошли в сторону, сели на берегу реки, и летчик, глядя на невидимый, но шумно бегущий мимо нас речной поток, тихо сказал:

— Вот говорят — сложная штука жизнь… Еще какая сложная! Иной раз глядишь на человека и думаешь: «Милый ты мой, по каким же камням тебя таскало, на каких молотилках молотило, в каких тисках сжимало?»

Он снова сделал рукой неопределенный жест и замолчал.

Уже давно и жизнью и литературой доказано, что случайные встречи гораздо чаще, чем продолжительные знакомства, располагают к такому состоянию, когда хочется «излить» душу своему совершенно неожиданному собеседнику или просто внимательному слушателю. Может быть, объясняется это тем, что такие встречи не предусматривают, как правило, дальнейшего знакомства, и это позволяет «изливать» душу до конца, с предельной откровенностью, без оглядки на те житейские сложности, которые иногда делают скрытность более удобной, чем откровенность. А тяга к облегчению души, к честной исповеди, к признанию перед самим собой своих грехов и слабостей, наверное, одна из самых сильных потребностей человеческого существа, и особенно русской натуры.

Я не буду передавать все подробности нашего разговора, начавшегося еще в автобусе, который, очевидно, и привел моего соседа в то состояние, когда хочется «излить» душу. Возможно, своими вопросами я помог ему, а может быть, он и сам уже давно готов был к этому и ждал только удобного случая.

В темноте вспыхивал и гас огонек папиросы. На другом берегу реки изредка слышался голос какой-то птицы. Впереди была целая ночь. Я чувствовал, что момент подходящий, но не хотел торопить события, надеясь, что мой собеседник заговорит первым.

— Хотите, расскажу о себе? — спросил летчик минут через пятнадцать после того, как мы отошли от костра. — Хотите? Ну, слушайте, чем так-то ночь сидеть. Может, интересно) вам будет…

Родился я в одна тысяча девятьсот семнадцатом. Кончил семилетку, фабзавуч, на заводе работал, хотел в институт поступить, но в те годы все авиацией увлекались: Чкалов, Коккинаки, Гризодубова… Подался я сначала в аэроклуб, потом в училище, потом в школу высшего пилотажа, — словом, за несколько месяцев до начала войны служил я в истребительном полку, стояли мы в Белоруссии…