Уровень опасности - [49]

– И весь мир увидит, какие вы сильные – покушение предотвратили, заговор разоблачили, врагов на чистую воду.

– Вот, вот – начинаешь понимать. Очень даже разумный план.

– А какой мудак придумал, что я могу во всем этом помогать? Вы о чем там думаете? Мы с Асланом воевали вместе. Против вас воевали. И сейчас воюем.

Дмитрий Сергеевич тяжело вздохнул и закинул в рот орешек:

– Я понимал, что разговор будет не простой. Я понимал, что ты мне не поверишь. Но я надеялся, что ты не будешь мне втирать, какие вы с Асланом большие друзья. Вы когда с ним разговаривали последний раз? Сколько раз он тебя за прошлый год бандитом назвал? Он труп – политический. Сидит себе, ебет эту суку старую и речи произносит. Он не нужен никому. Так отдайте его. Вас осталось всего двое – реальных авторитетов. Только он – весь в прошлом. Не будет Аслана – останешься ты один.

– И тогда вы спокойно меня грохнете.

– Ахмед, проснись, тебя сегодня могут грохнуть, и завтра, и через неделю. Так же, как и меня. Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем тебя убивать? Нельзя всех убить. Кто-то должен быть, с кем переговоры вести.

– Какие переговоры? О чем? Ты сам проснись, ты о чем говоришь? Вы меня к смерти десять раз уже приговорили. Кто там у вас разрешит переговоры со мной вести?

– Ахмед, предмет для переговоров есть всегда. И как ты знаешь, наверное, есть у нас люди, которые все могут разрешить. Но мы сейчас не об этом. Для одного разговора после… сколько мы не виделись? Лет семь? Так вот, для одного разговора после семи лет и так много сказано. Если хочешь со мной говорить – двадцать четыре часа я здесь. Подумай, посоветуйся. Большие возможности на кону. Через сутки ответа нет – забыли все. Идет?

Дмитрий Сергеевич под тяжелым взглядом Ахмеда взял со столика свой мобильный телефон и включил его.

Глава 16 История девушки Кати

Катя не была плохой девушкой. Катя не была злой девушкой. Она не была чересчур завистливой, жадной или бездушной. Ей нравилось играть с маленькими детьми, хотя она с трудом представляла, что в ближайшее время у нее самой может быть ребенок. Она смотрела в зеркало на свое тело с его почти безупречными линиями, ну, может быть, талия была не слишком выражена из-за длинных ног, и мысль о том, как искажаются все эти линии, растягивается кожа, отвисает грудь – конечно, все сейчас исправляют и будешь как новенькая, но уже какая-то чужая, – мысль эта была Кате неприятна. Она очень любила свое тело, ухаживала за ним, насколько позволяли возможности, ухаживала не просто потому, что понимала, что это тело – ее основное движимое имущество, но и потому, что любила его и точно не хотела с ним расставаться. Так что движимое имущество, хотя и довольно своеобразное, у Кати было, а недвижимое отсутствовало вовсе. Считать недвижимым имуществом одну четвертую часть малогабаритной трехкомнатной квартиры в небольшом районном центре Свердловской области Катя категорически отказывалась, поскольку кроме нее в этой квартире были прописаны еще мама, бабушка и младший брат, а с правами собственности на эту квартиру история была очень запутанная. Или запущенная. Делать в городе Кате было нечего лет с пятнадцати, но она твердо следовала в этом вопросе советам мамы и бабушки и школу все-таки решила закончить. Хотя и мама, пусть и в меньшей степени, поскольку, будучи женщиной еще совсем даже не сорока лет, занята была в основном устройством своей личной жизни, и бабушка – в большей степени – понимали, что каждый не то что год – месяц после пятнадцати, прожитый в этом районном центре, где десятая часть Катиных сверстников стояли на учете в наркодиспансере, а еще три десятых вполне могли бы стоять, но не стояли, – это очень большой риск. И не в том был риск, что Катя сама начнет колоться – с ее любовью к себе и к своему телу, когда она каждый прыщик, никому, кроме нее самой, не видный, по полчаса высматривала в зеркале, это был риск минимальный. Но ведь в этом возрасте надо с кем-то общаться, в кино ходить, в гости, на дискотеки. А общаться-то, получается, было почти не с кем. Город был небольшой, все друг друга знали, и Катя с пятнадцати лет была в городе признанной красавицей. От этого страху было еще больше. Катя дружила с несколькими девочками, вроде бы хорошими, но мальчики-то ведь тоже были нужны. Катю мальчишки-сверстники почти не интересовали – оно, может быть, и к лучшему, но несверстники таили в себе опасность куда большую. Молодые люди старше семнадцати лет принадлежали двум подмножествам: одно – затырканное заводом, который когда-то славился на всю империю своими танками, а теперь как-то пообтерся, пообносился, но все еще за собой следил и молодую, хоть и не такую энергичную, как раньше, кровь высасывал регулярно. Так вот, одни были затырканы заводом, водкой, ранними женитьбами – может, и не все они на заводе работали, а казалось, будто все. Другие же работать не хотели – числились в охранных агентствах, крышевали мелкий бизнес – средний уже весь менты под себя подмяли, продавали наркоту, воровали машины. Были среди них и свои авторитеты, один из которых на Катю глаз и положил сразу после ее второго места на районном конкурсе красоты – первое место, понятное дело, просто так не займешь. Был он парень, конечно, видный, наполовину цыган, ноздри раздувались, как у породистой кобылы. «Жениться на тебе хочу, – сказал, – все у тебя будет, девочка, мне такая жена, как ты, нужна – красивая, скромная. Хорошо будешь жить, не обижу». С тем и пришел к Катиной маме, которая хоть и перепугана была до края, но позицию свою держала твердо: «Вы, Николай, мужчина серьезный, и любая девушка за таким как за каменной стеной, но сначала пусть школу кончит. А что скромная, так это чистая правда, не трогайте ее, пусть такой и останется». – «Пальцем не трону, и никто не тронет, но ждать буду до шестнадцати – полгода, не больше. Договорились?» На этом месте он достал из кармана серебряную баночку, сыпанул на ребро ладони белого порошка и, ничуть не стесняясь своей будущей тещи, втянул сначала в одну, а потом в другую ноздрю, как бы завершая этим актом весь прежний разговор. На том и порешили.