Уроки зависти - [48]

А всякие штуки вроде приспособления для мытья салатных листьев или для прокалывания яичной скорлупы, чтобы она не лопалась во время варки, – это было куплено уже самим Бернхардом еще до Любиного здесь появления.

Сама она ничего нового в эту кухню не привнесла: ей казалось, что для приготовления пищи для двоих взрослых людей здесь и так всего более чем достаточно.

– А родить ты не собираешься, Жаннетта? – спросила мама.

Люба вздрогнула от неожиданности. Только что мама спрашивала, куда она подевала сушеный укроп, и вдруг… Да еще тем же обыденным тоном!

– Я не беременная, – ответила Люба.

Но маму не провести было уклончивым ответом.

– Я и спрашиваю: не собираешься? – повторила она.

– Мам! – Люба сердито шмякнула в раковину пучок петрушки. – Ну какая мне спешка рожать? Мне двадцать пять лет, а…

– Для первого самое время, – ввернула мама.

«А жизнь здесь такая, столько в ней разного, что рожать – это последнее, что может прийти в голову», – хотела сказать Люба.

Нет, ну в самом деле! Столько всего можно делать, что глаза разбегаются. Шварцвальд начинается в Германии, а заканчивается в Швейцарии и Франции – вон они, обе границы, чуть не из окошка видны. А она и в Париже-то была всего два раза, не говоря про какой-нибудь Лондон!

При мимолетном воспоминании о Париже у Любы даже голова закружилась. Город этот, в который они с Бернхардом поехали вскоре после того как она появилась в его доме, оказался таким пронзительным, таким… ранящим! Его словно острым ножом прочертили по ее сознанию. Она намеревалась бывать там почаще, у нее на этот счет уже сложились вполне определенные планы – и что, отказаться от них?

И Лондон, кстати, тоже посмотреть охота, и в Америку неплохо бы съездить. Мир, огромный мир открыт перед нею всеми своими пространствами и чудесами, она не чужая в этом мире, она много может найти в нем такого, что насыщает ее душу и пробуждает разум…

Все это Люба хотела сказать маме. Но не сказала. Вряд ли та ее поняла бы, зачем же зря воздух сотрясать?

Может, мама не отстала бы от нее так быстро, но, на Любино счастье, дверь кухни снова открылась, и вошел Бернхард.

– О!.. – радостно воскликнула Люба. Надо же, как кстати появился муж! – Ты же сказал, что задержишься.

– Мы поработали эффективно и закончили быстро, – улыбнулся он. – А я был самый эффективный. И получил награду.

С этими словами он поставил на кухонный стол бутылку белого вина. Она весело заблестела на широкой столешнице из темного дерева.

Занятие, которому Бернхард посвятил первую половину своего выходного дня, на который к тому же пришелся день его рождения, было почтенным и приятным: он ездил на заседание комитета, который готовил празднование юбилея шварцвальдского винограда. Самому старому здешнему сорту, гутэделю, вот-вот должно было исполниться пять тысяч лет – упоминания о нем были отысканы в древнеегипетских папирусах, а появился он, говорили, еще раньше в Палестине. И хотя здесь, в Маркграфской области Шварцвальда, его начали возделывать всего-навсего в семнадцатом веке, отпраздновать решили с размахом.

«И вот спрашивается, чего мама меня пилит, что я ему внимания не уделяю? – подумала Люба, глядя на мужа. – Я, что ли, должна виноградным юбилеем интересоваться?»

Интересоваться подобными вещами казалось ей, самое малое, наивным. Но мужа она любила.

– Пообедаешь? – спросила Люба.

– Нет. Я чувствую такие запахи, что лучше дождусь ужина. А сейчас только выпью вина, и достаточно. Ты будешь выпивать со мной, Люба?

Она кивнула. Бернхард достал из буфета маленькую фаянсовую вазочку с галетным печеньем и откупорил принесенную бутылку.

Люба улыбнулась, вспомнив, как в самом начале своей германской жизни не могла уловить, как меняется роль вина в проведении вечера. Немцы либо пили вино – и в этом случае совсем не ели, а только закусывали его такими вот крошечными печенюшками и орешками, либо ели – и тогда вином запивали еду, которая и становилась во всем процессе главной.

Бернхард налил вино в два бокала и спросил:

– Ты попробуешь, Нора?

– Нет, спасибо, – отказалась мама. – У меня от вина только голова разболится, ты же знаешь.

– Но гутэдель совсем особенное вино. Совсем мало кислоты, поэтому очень полезно. И ласковый вкус. И к тому же вино с каждого виноградника отличается от другого, потому что реагирует на почву, на влагу. Даже на ветер! Итак, ты, может быть, все-таки выпьешь вместе с нами?

Мама улыбнулась, отрицательно покачала головой и отвернулась к пирогам, в которые уже раскладывала начинку.

– На твое здоровье, Либхен, – сказал Бернхард и, прежде чем выпить, поцеловал Любу в щеку.

По-русски они говорили, только когда приезжала мама, поэтому за время между ее приездами он забывал многие русские слова и обороты.

Это Люба сама решила, что друг с другом они будут говорить только по-немецки. Бернхарду она объяснила, что это поможет ей быстрее выучить язык, но вообще-то ей хотелось говорить по-немецки совсем по другой причине…

Жизнь ее переменилась совершенно. Она чувствовала это тем, что называют всеми фибрами души. И ей не просто необходимо было переменить в себе все, что составляло ее сущность, и язык ей хотелось переменить тоже. А при том, что при посещении курсов во Фрайбурге у нее вдруг обнаружились вполне приличные способности к языкам, это оказалось и вовсе легко и даже приятно.