Уроки - [7]

На третий день мое терпение лопнуло, и я набрал Москву. Дай, думаю, настрою Дмитрия Михайловича на соответствующий лад.

Трубку долго не снимали. Затем услышал женский голос.

— Антонина Андреевна?

— Я.

— Извините, из Перми вас беспокоят. — Дальше следовали дежурные слова: что нового, как здоровье и т. д. — Дмитрия Михайловича можно к телефону пригласить?

Разговорчивая Антонина Андреевна почему-то замолчала. Я слышал, как она шумно вздохнула.

— Нету его дома…

— Где же он?

— Уже три недели в больнице. — Снова пауза. — Боюсь я за него. Никогда такого не было.

У меня перехватило дыхание: что же делать?

— Печально, Антонина Андреевна, — будто освобождаясь от удавки, медленно произнес я. — Мы там от издательства ему письмо направили с одной просьбой, так вы уж его придержите, не беспокойте Дмитрия Михайловича.

— А что за просьба?

— Предисловие написать… К сборнику Гребнева…

— Да, пожалуй, он не сможет. На всякий случай я ему скажу.

— Не надо, не надо! Вот выздоровеет — тогда.

С тяжелым чувством безнадежности опустил я трубку. Назавтра доложил начальству о сложившейся ситуации, и начальство развело руками: что поделаешь, раз так вышло?

А дней через десять я получаю толстый конверт, подписанный знакомым размашистым почерком — на сей раз только менее разборчивым. У меня замерло сердце: «Написал!»

Я вскрыл письмо и извлек пачку листов из нелинованной общей тетради. Писал Дмитрий Михайлович на обеих сторонах, писал неровно, по всей видимости, лежа. «Извините, — обращался он ко мне, — что посылаю предисловие неперепечатанным — негде это сделать и не в силах. К тому же торопился успеть к обозначенному сроку — сам в прошлом издатель, отлично знаю все издательско-типографские тонкости. Конечно, я мог бы и отказаться, сославшись на недуг. Но ведь вы — дети погибших отцов, и кто вам обязан помогать, кроме нас, оставшихся в живых?»

Через час я вычитывал с машинки предисловие, озаглавленное «Стихи, которым доверяешь».

Чем больше он имел учеников — а среди них были не только выпускники Литинститута, но и участники многих областных и зональных совещаний молодых литераторов, в которых принимал участие Дмитрий Михайлович, — тем чаще получал он дарственные книги. Я был однажды свидетелем того, как почтальон принес ему четыре бандероли с поэтическими сборниками. Конечно, такое случалось не каждый день, но часто, и это доставляло ему несказанно-неожиданную радость. Радость учителя, воочию видящего плоды своего труда.

Каждую книгу он успевал прочитывать (это при ежедневной сверхзанятости). Успевал прочитывать, успевал отвечать — добрым отзывом, советом, а то и укором, если книга не приносила ему удовлетворения.

То ли не спал он совсем, то ли сутки у него были длиннее.

…А я не всегда прочитываю даже книги друзей.

С болью Ковалев сетовал на некоторых критиков:

— У нас в ходу нынче всяческие «обоймы». Вот и «обойму» военных поэтов изготовили — пять-шесть имен. Тасуют их, как карты, — то в одной статье, то в другой. Может создаться впечатление, что на фронте были только эти пять-шесть человек. В военную ж антологию критикам, похоже, и заглянуть лень. А ведь в ней представлено столько самобытных имен! И героических…

Он, очевидец долгой тяжелой войны, имел право на такую обиду.

Часто Дмитрий Михайлович вспоминал друзей-краснофлотцев. Многих из них навсегда поглотили воды Баренцева моря. Он говорил о товарищах, еле сдерживая боль, а писал — не сдерживая ее:

…От всей заставы

Пятеро осталось.

И не сознанье подвига —

Вина.

В глазах —

Тысячелетняя усталость.

А

Только-только

Началась война.

На войне у него погибли два брата. Об этом я узнал из его стихов. В разговорах же умалчивал про свое горе, возможно, опасаясь одного: у кого-то оно могло быть еще большим.

Ковалев писал о горе от имени всех:

Война не понаслышке нам знакома.

Мы собственную землю брали с боя.

У нас нет улицы

И даже дома,

Где б не было вдовы

Или героя.

Не меньше, чем колосьев в рясном жите,

Детей у нас и юношей в расцвете.

Кому же, как не нам, желать, скажите,

Взаимной доброй жизни на планете?

Сады с непозабытым белым маем.

Хлеба дремучие до небосвода…

Кто-кто,

А мы всем сердцем понимаем,

Как нам нужна хорошая погода!

Послал ему только что вышедшую у нас в Перми сувенирную малоформатную книгу «Весна Победы». Были в ней и стихи Дмитрия Михайловича.

Вскоре получил от него письмо:

«Большое спасибо за прелестное издание, за книжечку, вышедшую к 30-летию Победы! Молодцы вы, пермские издатели, ей-богу!..

На дни моего 60-летия собираюсь уехать из Москвы в Сибирь, чтобы не быть самому на своей старости, на ее пороге. Каждый день тут у нас похороны, прямо как на войне. Вчера похоронили Владимира Котова (умер от инфаркта). Мне он давно не звонил, а тут как раз в день смерти позвонил, сказал добрые слова о моей заметке о Шолохове, спросил, читал ли я о нем статью, там же, в пятом номере „Молодой гвардии“.

А сегодня хороним нашего заведующего кафедрой советской литературы Виктора Панкова. Тоже внезапная смерть от инфаркта. Котову — 47 лет, а Панкову, кажется, — 55. Куваев, Шукшин, Елкин — кругом смерти. Это я еще зажился, несмотря на военное прошлое, на нелегкое детство и прочее.