Уроки английского - [2]

Рябой почти сразу изложил Сашке план побега. Бандит чувствовал, что парень еще слишком зелен, слишком подвержен воровской романтике, чтобы вести двойную игру и работать на лагерных начальников.

В последний месяц в лагере открыли еще два участка работы, где не было пока сформировано стабильных бригад. Это было связано с пьянкой, неразберихой и бездарностью администрации. На утреннем разводе два бригадира-вольняшки набирали себе работников на день методом тыка. Рябой уже дважды после завтрака бегал в фанерный сортир и сидел там полчаса, а потом, когда всех уводили на работы, ползком и короткими перебежками, пока не засекли, пробирался к кустам, нырял в них и охотничьим ножом копал узкую ямку под колючей проволокой. На третий раз его обнаружил майор Гусев, начальник клуба, самый мягкий из руководства лагеря. Он шел с кухни и, несмотря на ранний час, сильно покачивался. "Стоять, сука!" - визгливо заорал Гусев, увидев Рябого. Рябой сразу стал прихрамывать. "Больной, гражданин начальник", - притворно начал он, в глубине души радуясь, что не попался на глаза другому начальнику, быстро бы прописавшему несколько суток карцера. "Сказал бы сразу, что филонишь, гад. Нет у тебя ни хрена. Я вот троих артистов освободил от общих работ на два дня за то, что они в хоре поют. А от тебя никакого толка". "Обижаете,- с издевкой проговорил Рябой. Я плясать могу". "Пшшел вон, скот паршивый", - сплюнул Гусев и, сильно качнувшись, продолжил путь по направлению к клубу.

Через три дня после этого случая, когда на вышке дежурил ленивый толстяк, Рябой вместе с Сашкой бежали из лагеря.

2

Волчица вылезла из норы. За последнее время она особенно остро чувствовала свою старость, неспособность обеспечить детенышей живой, кровавой дичью. Несколько дней назад она спутала бугорок, поросший седой травой, с затаившимся зайцем. Зрение меркло. Даже обоняние, так сильно развитое у нее в былые годы, стало постепенно сдавать. Худая, поджарая, оголодавшая, с вытянутыми сосками, она все чаще и чаще ощущала запах зайчатины, когда никаких зайцев рядом не было, все чаще хруст сломленной ветки заставлял ее вздрагивать, поднимать остроконечные серые уши и напряженно глядеть по сторонам. Неделю назад она в поисках пищи засунула лапу в дупло старой сосны и долго не могла вынуть ее назад. Наконец, собравшись с силами, выдернула, содрав кожу и изрядное количество шерсти. С этого дня волчица щадила правую переднюю лапу, стараясь как можно реже наступать на нее.

За последнее время она все чаще и чаще ощущала, что в организме ее происходит нечто особенное, что-то такое, чего раньше не было. В этом году у нее долго не наступала течка, и это было явным признаком надвигавшейся старости. Все чаще замечала она, как молодые волки равнодушно пробегают мимо, потупив глаза, обжигая ее горячим дыханием. И когда течка все-таки началась, со злобой наблюдала, как пришедшие на запах самцы не рычали и не царапали друг друга клыками, а только кругами ходили возле нее, ожидая, когда уйдет соперник.

Отцом четверых последних ее детенышей был молодой, совсем неопытный волк рыжеватой масти. Он как-то странно заигрывал с ней, по-щенячьи виляя загнутым хвостом. Ей это не слишком нравилось, она даже раза два куснула его в бок. А потом все было как всегда, и лишь только почувствовала она, как новая жизнь зародилась в ней, сразу изменила свое отношение к молодому волку. Как только он пытался с молодым нахрапом забраться на нее, волчица тут же поворачивалась и била его по морде когтистой лапой. Один раз даже сильно укусила его. Рыжеватый взвыл от боли и в ответ впился крепкими молодыми зубами в серую с подпалинами, выпадающую шерсть старой самки. Раньше ей нравилось, когда самцы хватали ее за шею зубами, особенно во время случки; теперь же, со стороны рыжеватого щенка, это показалось ей неслыханной дерзостью. Она резко повернула морду и впилась ему в ухо. Молодой волк взвыл от боли, и ярко-алая струйка крови побежала по слюнявой щеке. Он с молоком матери впитал в себя всю волчью науку и знал, что нет большего позора, чем драться с самкой. Огрызаясь и повизгивая, мелкими шагами заковылял в тайгу.

Сейчас, глядя сузившимися от яркого света зрачками на этот чистый, первозданный, так знакомый ей мир тайги, волчица как никогда в жизни трезво осознавала свое одиночество и необходимость выкормить этих четверых, возможно, последних ее детей.

Часа два шастала она в этот день по знакомым тропинкам, стараясь не наступать на больную лапу, не ощущая запаха живых существ, пока вдруг что-то странное не заставило ее остановиться и напряженно прислушаться. Когда-то, давным-давно, она уже ощущала этот запах, так тесно связанный с запахом костра. Это был запах человека.

Лишь один раз в жизни довелось ей попробовать человеческого мяса, и она до сих пор помнила его приторный, сладковатый привкус. Она помнила и ту давнюю, жутко холодную и для этих мест зиму, когда слюна замерзала на лету и, падая на снег, издавала тихий, серебристый звон. В ту зиму волчья стая, к которой принадлежала молодая волчица, голодала как никогда, и только дикий, неутолимый голод заставил волков выйти к одинокому человеку, сидевшему возле костра. Подспудным, не обманывающим чутьем волки поняли, что победа на их стороне, что этот человек слишком слаб для того, чтобы оказать им должное сопротивление. Когда костер начал потухать, волки подошли к человеку почти вплотную, и старый вожак, пружинисто прыгнув, впился ему в шею.