Урок - [25]

– Райисполком принимает документы раз в полгода...– объясняет Крижановский.

– Неправда,– сказал Богатырь.– Райисполком ведет прием документов каждую среду, а ставит на учет каждый месяц. По вашей вине молодые специалисты потеряли практически целый год.

М. Моисеев. У него родился ребенок, а в документах на квартиру это не отражено.

М. Таран. Подала документы для постановки на квартирный учет в 1974 году, рассмотрели только... в 1976-м.

Т. Дубровская. Ордер был выписан сначала на квартиру № 32 (16,5 м²), ей предложили затем 75-ю квартиру (12 м²). Она согласилась, пришла за ордером, а там стоит 24-я квартира, еще хуже той, на которую уговорили. Татьяна Викторовна сидит, на глазах слезы. У нее совсем скоро должен родиться ребенок.

– Хамство какое-то,– плачет она,– хоть бы вызвали, предупредили.

Тхорик внимательно смотрит на нее. Неожиданно:

– А мы вас приглашали, вас не было на работе.

– Работала.

– Но вы же в декретном отпуске.

– Со вчерашнего дня...

Разговор зашел о гласности. Работники института отправлялись на расширенное заседание месткома и не знали, кому что предназначено, одни шли с надеждой на квартиру и получали отказ (без всяких объяснений), другие, было и такое, приходили без всяких надежд и вдруг оказывались счастливчиками.

Петр Петрович Богатырь объяснял:

– Вам надо вывесить на стене два списка: один – общий список очередников, другой – тех, кто пользуется льготами. И всякие изменения, речь идет о гласности, вносить в эти списки для всеобщего обозрения.

– Зачем? – возражали представители института. – Льготники и так друг друга знают... Нет такого закона, чтоб два списка...

Хоть бы в чем-то признали вину! Богатырь показал пункт 15 Положения о порядке предоставления жилой площади в УССР: «.. Из числа граждан, состоящих в очереди для получения жилой площади, составляются отдельные списки лиц, которым жилая площадь предоставляется в первоочередном порядке».

Отсутствие гласности и полная неразбериха в распределении жилья настолько были связаны друг с другом, что даже трудно установить, что из них – причина, а что – следствие. С одной стороны, при подобной неразберихе ни о какой гласности не могло быть и речи, с другой – отсутствие гласности порождало бесконтрольность и беспорядок.

Как ни странно, более всего я опасался, что трудно будет доказать самое очевидное: то, что четырех молодых женщин именно наказали квартирами. В кабинете Крижановского, собственно, таков и был ответ: кто-то же должен жить в этих четырех худших квартирах, выпало – им.

Но все оказалось гораздо проще. С высоты своей силы и власти директор института Н. Борисов позволил себе откровенность, на которую не решились его помощники.

Разговор происходил в кабинете секретаря Печерского райкома партии К. Паникерского. Присутствовали руководители райисполкома, «Гипрохиммаша» (я пришел раньше других и в подробностях рассказал Паникерскому все; впрочем, как потом, позже, выяснилось, он и без того был в курсе дела, все жалобы, теперь уже достаточно многочисленные, осели здесь, у него, кроме того, все четверо были у Паникерского на приеме).

Директор Н. Борисов кратко доложил об успехах в работе предприятия, о международных связях (об успешной поездке Н. Мясникова за границу), о том, что с жильем в институте дела обстоят в общем и целом неплохо (и это правда), что вот опять сдают новый дом.

Директор говорил с достоинством – медленно, с расстановкой, очень тихо, понимая, что как бы тихо он ни говорил, его все равно услышат:

– У людей сегодня праздник, они получают ордера. Правда...– он, не поворачивая головы в нашу с Богатырем сторону, скосил глаза,– некоторые товарищи тут пытаются испортить нам этот праздник.

– Почему в самых плохих условиях,– спросил я,– оказались именно эти четверо – лучшие работники, ударники коммунистического труда?

– Да что вы все – ударники, ударники,– досадливо перебил директор.– Какие они там ударники...

– Вы что же, звания просто так раздаете?

Борисов помолчал и неожиданно жестко сказал:

– Жаловались больше всех – вот и получили!

Возникла неловкая пауза, из которой надо было как-то выходить. К. Паникарский спросил:

– А кто там у них зачинщик этой групповщины? – И, взяв бумаги, стал листать.– Так, Бурба... Одна жалоба, другая... Да я бы, честно говоря, и сам ей квартиру не дал. Вы ж смотрите: столько жалоб – и, наверное, в рабочее время ведь писала. Не дал бы, нет.

– Совершенно верно, Константин Иванович,– согласился директор.– Рано мы этим четверым дали квартиры. Мы их еще не довоспитали. Надо было довоспитать в общежитиях, понимаете. В общежитиях их довоспитать...

Борисов же и заключил разговор:

– Чтобы некоторые тут товарищи поняли, какое в коллективе отношение к этой четверке, мы соберем завтра общее собрание. Люди выскажутся.

...Вечер этого дня был самым трудным. Ясно, что собрание было задумано заранее: дать отповедь четырем «жалобщикам». Мне очень хотелось хоть как-то успокоить Ситникову, Шиманскую, Тихую, Бурбу – все четверо были растеряны. Наверное, надо было бы сказать им, что отстаивать свои жизненные позиции, свое мнение, свои интересы, что критиковать заблуждения или ошибки администрации или дирекции не только законное право каждого, но иногда – и обязанность. Ибо это и есть активная жизненная и гражданская позиции, которые всегда ценились высоко – и в подчиненных, и в руководителях, независимо от рангов и званий. И еще надо было бы сказать им, что все будет в порядке, что просто постучались мы пока не в ту дверь. Но ничего этого сказать я им не мог, потому что слова, не подкрепленные жизнью, тают в воздухе и обращаются в прах, не достигнув ни ума, ни сердца.