Урок кириллицы - [31]

И тогда НАТО, не дождавшись выполнения клинтоновского ультиматума, объявило о том, что начинает операцию «Лиса в курятнике» и посылает для наказания строптивых сенокосовцев свои самолёты. В ответ на это по телевидению выступил российский Президент и, страшно кривя лицо и вращая мутными глазами, заявил, что он, как гарант Конституции, не допустит такого произвола со стороны НАТО, и пускай они там не думают, что одна страна, понимаешь, может диктовать свою волю кому ей вздумается. А потому, мол, с завтрашнего дня мы начинаем…

Однако, что именно мы начинаем с завтрашнего дня, осталось никем не услышанным, так как в это самое время над Москвой на низкой высоте потянулись в сторону Сенокосово восемь тысяч тяжелых натовских бомбардировщиков, и гул их моторов полностью заглушил собой мудрое решение гаранта Конституции.

…И вот теперь по всем каналам отечественного ТV профессиональные телеведущие читали текст президентского Указа, которым в стране объявлялось чрезвычайное положение. Начиная с завтрашнего утра все граждане Российской Федерации обязаны были выходить на улицу только с прицепленными ко лбу символическими изображениями мишени, которые можно получить в ЖЭУ по месту своего жительства или же изготовить из куска плотной бумаги самостоятельно. С двенадцати часов дня на центральных площадях всех крупных городов России предписывалось начать непрерывные акции презрения, включающие в себя выступления популярных рок-групп и отдельных исполнителей. В Москве такой концерт должен начаться завтра в полдень на Васильевском спуске, между Кремлем и храмом Василия Блаженного. В первой части предполагается выступление цыганского хора, затем эстафету подхватят популярные эстрадные артисты, а в три часа дня возьмет старт антиимпериалистический «Стиходром протеста» с участием современных поэтов Москвы, Петербурга, Украины и других уголков бывшего СНГ. И эта акция должна продолжаться до тех пор, пока НАТО не отменит своего решения и не прекратит бомбардировки Сенокосовского района.

Глава Ф (500)

ФЕРТоплясов, напряженно слушавший текст президентского Указа, аж подпрыгнул, когда услыхал слова диктора о начале стиходрома.

— Чуваки! Это же верх мечтаний — выступить со своими стихами на главной эстраде России! Полная площадь народу, телекамеры, миллионы телезрителей перед своими экранами!..

— …Восемь тысяч бомбардировщиков над головой, — дополнил Чохов.

— Это ерунда! — отмахнулся он. — Такие массовые скопления людей всегда притягивают к себе внимание инопланетных наблюдателей, которые постоянно курсируют на своих НЛО вблизи нашей планеты, и они не дадут произойти несчастью.

— Каким же это образом? Устроят в знак протеста рок-концерт зеленых человечков на своем НЛО?

— Да таким, как на Курской дуге в Великую Отечественную! Очевидцы говорят, что перед началом танкового сражения над местностью повисло несколько гигантских летающих тарелок, и они парализовали работу двигателей немецких «тигров».

— Да ладно тебе… Веришь во всякие сказки.

— Ну почему же «сказки»? — вступился вдруг за него Панкратий Аристархович. — Были там тарелки, я подтверждаю. Одну из них я даже себе на память привез, — и, выдернув из-за брючного ремня край рубахи, он поднял его вверх, обнажив перед присутствующими свой худой старческий живот с громадным ожоговым шрамом округлой формы посередине. — Вот… Такими, значится, самыми «тарелками» и были остановлены немецкие «тигры».

— Извините, — смущенно пробормотал Фертоплясов. — Но я неоднократно слышал…

— Кончай, братан, мало ли чего теперь болтают? — остановил его Берлинский. — Как же! Свобода слова, мать её в лоб. Мечта интеллигенции… И ведь даже не понимают, что этим самым они губят Россию.

— Кто? Интеллигенты? — уточнил молчавший все это время Отпадов.

— А кто же еще? Или это не они в течение последних пятнадцати лет пытаются поставить историю России с ног на голову? Мол, если бы ветераны в сорок первом были хоть немножечко умнее, то мы бы уже пятьдесят лет пили баварское пиво… И откуда, блин, только мысли такие вылезают? Ведь русские люди вроде…

Он протянул руку к столу и взял свою недопитую чашку с давно остывшим кофе.

— У интеллигента, — сказал вдруг с мрачной гримасой Анаврин, особенно у российского, который только и может жить на содержании, есть одна гнусная полудетская черта. Он никогда не боится нападать на то, что подсознательно кажется ему праведным и законным. Как ребенок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает — дальше угла не поставят. Чужих людей он опасается больше. Так же и с этим мерзким классом.

— Не совсем успеваю за вашей мыслью, — произнес отец Мирослав. Поясните, если можно.

— А что тут пояснять? — усмехнулся Анаврин. — Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями советского строя, который его, собственно говоря, и породил, отлично знает, что в нем все-таки был высший нравственный закон. Ведь если бы нравственный закон в стране был мертв, то он побоялся бы и рот открыть против такого строя. Там, где нет высшей нравственности, там и пришибить могут! А социализм декларировал добро и во многом придерживался этой декларации. Ну, а добро, как вам, отче, должно быть известно, по своей природе — всепрощающе, ударь его по правой щеке, и оно вместо ответного хука подставит тебе левую… Так что интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится только одного — касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу выдрючить телеграфным столбом.