Урок - [40]

Шницель по-министерски рядом с наименованием Министерства культуры — это забавно, и мы готовы аплодировать ведущему концерт в трех отделениях.

Но… перейдем от изящно-иронического стиля ведущего концерт к сухому, «суконному» языку судебного документа:

«Прокурор в судебном заседании от большей части обвинения отказался, считая несостоятельным, недоказанным и потому подлежащим исключению следующие эпизоды из обвинения Павловой:

— Все эпизоды хищения…»

Далее столь же «сухо» и «скушно»:

«Прокурор в судебном заседании от большей части обвинения Масленникова отказался, в том числе хищений путем приписок, за счет обмана по сценариям и постановкам, за счет приписок концертов жене и другим».

Это строки из официального документа — определения судебной коллегии по уголовным делам Тамбовского областного суда, рассматривавшей дело и вернувшей его на доследование; все подсудимые были из-под стражи освобождены.

Рухнули подмостки под конферансье, решившим дать этот импровизированный «досудебный» концерт. В том же салоне госпожи Шерер.

И хотя этот очерк написан опытным литератором, а тот, об «одиссее…», начинающим, видимо, журналистом, вышеупомянутые мною жанровые особенности подобных материалов (поразительное неуважение к личности тех, о ком пишут, поразительно вольное обращение с обстоятельствами дела и поразительная самонадеянность в утверждении виновности героев) явственно ощутимы и тут. Отличие в подробностях: ящик похищенного у государства шоколада заменен купанием в Черном море с женой на государственные деньги.

К сожалению, ощутима и третья, тонко психологическая особенность: конферансье ведет концерт с удовольствием.

И вот я думаю — если бы литератору, решившему сыграть роль конферансье, поручили самому исследовать некую конфликтную ситуацию, чтобы о ней написать, он, наверное, выслушал бы «обе стороны», сопоставлял, анализировал, мучился сомнениями, искал истину и, в конце концов, в чем бы эта истина ни состояла, никогда не разрешил бы себе глумливого тона в отношении тех, о ком пишет. Что же теперь отбило у него охоту исследовать и раздумывать, отшибло дар сомнений и дар элементарного такта? Магия обвинительного заключения, к которому он был опрометчиво допущен. Стоит сопоставить написанный им досудебный очерк с формулами обвинения, чтобы стала, как в лабораторно чистом опыте, ясна «механика» рождения подобных материалов. Формулы обвинения, обрастая кристаллами фантазии литератора, расцвечиваюсь в обогатительной фабрике его воображения, и составили фактическую основу выступления. А магия этих формул (для литератора, конечно) в их безупречной четкости, математической стройности, в обилии деталей, подробностей, цифр, подсчетов, — кажется, с вами беседует сама истина.

«Реквизит к номеру (фамилия мужа Павловой) состоял из 25 тарелок. Амортизация за них была определена по 3 коп. за каждую тарелку, что за 850 концертов составило 652 руб. 50 коп. Кроме того, за бой одной тарелки стоимостью 70 коп. из расчета за каждый концерт также выплачено мужу Павловой 609 руб.

Всего путем незаконной выплаты мужу компенсации за амортизацию аппаратуры к номеру „вертящиеся тарелки“, исключая оплату разбитых тарелок, Павловой в филармонии похищено 2471 руб. 74 коп…»

А чуть выше в том же обвинительном заключении:

«…стоимость красок, используемых для подрисовки тарелок, была определена в сумме 2 руб. 50 коп. за концерт, а затем 99 коп., что составило общую сумму компенсации за краски 1071 руб. 04 коп., выплаченной мужу Павловой за 728 концертов».

Четкий стиль, точные цифры, строгие подсчеты… Можно ли не поверить?

И рождается у литератора остроумная метафора: «золотые черепки» — о посуде, битой за солидное вознаграждение.

Отдавая дань излюбленному авторами досудебных очерков метафорическому мышлению, я позволю себе сопоставить формулы обвинительного заключения с частями летательных аппаратов, не испытанными в аэродинамических трубах и на стендах. Несмотря на то что эти части и самолет в целом рассчитаны по апробированным математическим формулам, без дополнительных испытаний подниматься в воздух было бы чересчур рискованно. Этим я не хочу, разумеется, обидеть ни конструкторов, ни авторов обвинительных заключений, — испытания, как показывает соответствующая статистика, за редким исключением выдерживаются успешно. Я и пишу сейчас об исключениях: вероятность фактов, лежащих в основе подавляющего большинства обвинительных заключений, настолько велика, что к концу судебного разбирательства они становятся достоверностью. Но ведь недаром следствие, выводы которого излагает обвинительное заключение, называется по закону предварительным. Законодатель, называя этот этап следствия предварительным, отнюдь не умалял его роли, он создавал подлинные гарантии правосудия — правого суда, который беспристрастно и непредвзято, в условиях полной независимости судей и подчинения их только закону, с участием и обвинения, и защиты рассматривает, исследует и взвешивает доказательства.

* * *

Однажды редакция получила письмо от читательницы, кандидата наук начинавшееся строками: «Недавно мы узнали, что человек, часто бывавший в нашем доме и пользовавшийся нашим доверием, арестован как взяточник, и в ужасе от него отвернулись…» Интеллигентному по видимости автору письма невдомек, что «отворачиваться» не только не гуманно, но и социально нецелесообразно: общество заинтересовано в том, чтобы даже истинно, доказанно виновный был нравственно исцелен и вернулся к нормальной жизни. Тем более дурно «отворачиваться» от человека, чья вина еще не доказана. Ну, а если тот, от кого вы «отвернулись», будет оправдан, что тогда? Кто от кого должен будет отвернуться?