Урок - [36]

Шли годы; журналист постигал тончайшую диалектику юридической и нравственной сторон судопроизводства, учился видеть, чувствовать этическое содержание самых архисухих формул закона и конечно же понял, что наказание — не возмездие.

И однажды он получил письмо. От него. Потому что ему — о чем журналист и понятия не имел — сохранили жизнь, рассматривая дело в вышестоящей инстанции, заменили высшую меру наказания пятнадцатью годами заключения.

Он писал журналисту, что давно хочет познакомиться с той его «нашумевшей статьей». О ней рассказывал ему адвокат, о ней говорили на суде, но он ее не читал. Он долго не решался беспокоить журналиста, но теперь, когда «после бесконечных мук и бессонных ночей» начал что-то понимать в себе и в жизни, ему нужен «мудрый совет», и он думает без конца об этой статье, а в библиотеке ее нет. Журналист не послал ему статьи.

Минуло пятнадцать лет; он наказание отбыл и сегодня-завтра может ко мне войти (ко мне, — потому что неоднократно упомянутый выше журналист и автор настоящих строк — одно и то же лицо), войти, чтобы узнать:

— Я читал вашу статью, читал и перечитывал. Вот вы добивались для меня высшей меры и были искренни. Но почему поторопились, выступили до суда?

И я, если и сейчас хочу быть искренним, должен буду ему ответить:

— В этом я виноват…

2

В традиционном перечне журналистских жанров «досудебный очерк» отсутствует, но тем не< менее он реально существует наряду с классическим судебным очерком и заслуживает рассмотрения. Я задумал исследовать этот жанр методом, который кажется мне наиболее убедительным: сопоставлением содержания досудебных очерков с дальнейшим развитием событий — на суде и после суда. С этой целью я завел досье, где выступления моих собратьев по перу соседствуют с документами, появившимися потом. Я буду писать сейчас об авторах этих очерков, как писал только что в третьем лице о себе самом, не называя ни имен, ни изданий, ибо берусь за дело не для того, чтобы осудить, высмеять того или иного литератора, а во имя более серьезной задачи: поговорить об юридических и нравственных началах наших выступлений на судебные темы в печати. Да и не только в печати, но в повседневном нашем общении в быту.

В последние годы вышло несколько трудов, посвященных судебной этике, где скрупулезно рассматриваются этические основы в деятельности судьи, следователя, прокуроров, адвоката. Видимо, настала пора поговорить и об этических основах в деятельности литератора, пишущего на судебные темы, и начать — поскольку тема мало разработана — с, казалось бы, азбучного, элементарного. «Суд не на осуд, а на рассуд», — говорили на Руси в старину. Что же бывает, когда «осуд» в печати начинает воздействовать на умы и сердца до «рассуда» в зале суда?

«Шумный ужин с вином затянулся. Изрядно успев надоесть хозяину, гости, однако, расходиться не торопились. Мужчина в черном фраке поднимал очередную рюмку с водкой и, обводя собравшихся за столом помутневшими глазами, торжественно провозглашал тост за гостеприимную хозяйку. Та лукаво щурила свои маслянистые глазки, кокетливо подергивала полуобнаженными плечами, театральным жестом поправляла на груди изящный медальон, колокольчиком рассыпая тонкую шутку».

Это начало не романа из великосветской жизни, найденного в ворохе журналов столетней давности, а досудебного очерка, посвященного «одиссее» (красивое слово настолько полюбилось журналисту, что он вынес его и в название статьи) старшего инженера по технике безопасности РСУ, который во время шумного ужина, казалось бы, равнодушный, не замечая окружающих, «сидел перед телевизором, глубоко утопая в мягком кресле», и только тонкий наблюдатель мог «заметить, как настороженно поглядывали на гостей близорукие глаза из-под дымчатых стекол очков». Я подробно цитирую отнюдь не для того, чтобы познакомить читателя с литературными достоинствами очерка, я делаю это для выявления той тенденции, которая ощутима с самого начала, с первых же строк, очернить личность подсудимого. Очерк был опубликован в один из последних дней судебного разбирательства, когда из ряда документов стало явствовать, что личность эта отнюдь не беспросветно черна и даже обладает некоторыми достоинствами.

Мы же узнаем из очерка, что «герой одиссеи» в чине майора вынужден был оставить бесславно ряды Советской Армии за хищение ящика шоколада, которое он осуществил на посту заведующего интендантством на Дальнем Востоке ради «красивой женщины, требовавшей от него нарядов и развлечений». Речь идет о жене. В дальнейшем эта роковая женщина «жила как английская королева», ибо, перебравшись в новый город, герой столь удачно устроил дела, что в их новой квартире «карельская березка очень смотрелась на нежном фоне японских обоев», а потолок должен был вот-вот обрушиться из-за тяжести хрустальной люстры; на очереди была кооперативная квартира для сына, автомашина и ряд не менее существенных, отнюдь не духовно-нравственных ценностей.

И лишь одного не любил «герой» — «сборищ, которые устраивала его подруга. Эти недоразвитые отпрыски общества, являвшиеся на вечеринки, никак не импонировали его цельной и яркой натуре». Но вот гости разошлись, хозяин поднялся с кресла, подошел к жене: «Ну, как, госпожа Шерер, вечер прошел удачно?»