Урок - [32]

Затем была выключена электроэнергия во всем доме, экспериментаторы, сидевшие у Коршуновых, удостоверились, что странная, въедливая нота оборвалась. Но успех Эксперимента не в этом, его историческая роль была в том, что сам Шеляткин вышел, — вот она, улика долгожданная, вот! — вышел на лестницу с саморазоблачающим вопросом: «Что у нас, товарищи, с электричеством творится?» Зачем пенсионеру днем электроэнергия? Если не для тайных, кощунственных дел.

Второе посвященное Шеляткину заседание товарищеского суда вел Павлюченков. Дубровина выступала как оратор.

Даже в бегло-протокольной записи этого выступления угадывалась потом торжественная медь. Казалось, это не русский язык — латынь или речь в трибунале времен Великой французской революции.

Разбирали опять в отсутствие Шеляткина — он лежал после мощных уколов: не выдержал Эксперимента. Дубровина говорила о великом успехе Эксперимента, потом, оторвавшись от эмпирической действительности, воспарила над ней и говорила о Добродетели и о Жертве. Добродетелью была тишина. И за нее надо бороться. Жертвой был Шеляткин. Она называла его жертвой не потому, что он не виноват, — ведь разбирательство его дела становилось бы совершенно абсурдным, — она называла его жертвой потому, что он не раскаялся, не повинился, обуянный гордостью, замкнулся в себе. Он жертва собственного самолюбия и, видимо, алчности.

Товарищеский суд решил: «Наложить штраф на квартиросъемщика Шеляткина в сумме 10 рублей; разъяснить гр-кам Коршуновым, что при непрекращении шума они имеют основание возбудить в суде дело о выселении в порядке частного обвинения…»

Почему не был оштрафован Шеляткин, я объясню потом, а сейчас сообщу, что райсовет через месяц отменил это решение, а заодно и первое как абсолютно бездоказательные.

Это был хороший для Шеляткина день. Он раскрыл утром двадцать первый том. Днем ему было лучше, вышел погулять, и опять задержал его у подъезда Павлюченков: «Постой! Ты — человек, не шуми!» — «Да не шумлю я, — улыбнулся Шеляткин, — сижу и читаю». — «Откуда же эти въедливые сигналы?» — наступал Павлюченков. «А может, внеземная цивилизация подает голос», — пошутил Шеляткин. И самому понравилось, что пошутил непринужденно, весело, легко, как и советовал ему доктор: как можно чаще шутить, улыбаться. «Подает голос, — повторил еще веселее Шеляткин, — сообщает что-то». «Что сообщает? — совсем нахмурился Павлюченков. — Что она может сообщить?..» Юмор, как и алкоголь, он не воспринимал. «Ну, — чуть растерялся Шеляткин от заостренной конкретности вопроса, — что-то интересное, не понятное нам пока…» — «А почему тебе сообщает, а не общественности?» — обиделся Павлюченков. И опять пошел к Дубровиной. «Шутит!» — печально покачала она седой величавой головой.

Наутро Коршуновы в порядке частного обвинения подали иск о выселении. Об этом доброхоты из дома-телескопа сообщили немедленно Шеляткину, а недели через две он и повестку получил из суда, на этот раз — шутка ли?! — народного.

Он не пошел — уже из дома не выходил. Суд особым постановлением — Постановлением — отложил разбирательство до выздоровления Шеляткина.

А он не выздоравливал.

И тогда Коршуновы, мать и дочь, несмотря на то что в суде лежал медицинский документ, удостоверявший, что Шеляткин болен, потребовали, чтобы его, Шеляткина, осмотрела на дому, раз не желает выходить на улицу, авторитетная комиссия. Мало ли что может понаписать один доктор! Надо устроить консилиум. И устроили.

В оправдание Коршуновых хочу заметить, что у них были основания для известного беспокойства и недоверия. Разные официальные лица, имевшие дело с Шеляткиным, начинали испытывать к нему сострадание, даже симпатию. Даже фининспекторы, чья верность форме и букве общеизвестна, — после второго товарищеского суда они опять побывали у Шеляткина и торжественно подтвердили, что он безгрешен. Даже — поверите ли?! — судебный исполнитель, а точнее — исполнительница, милая молодая женщина, явилась к Шеляткину для получения десяти рублей — помните: штраф! — увидела его, потолковала о жизни и… не выполнила должностного поручения, ушла без червонца, хотя Шеляткин тут же безропотно положил его перед ней. Можно ли верить после этого доктору, который пишет в суд, что Шеляткин тяжело болен?

Что, если он их всех покупает? Резьбой!

И Шеляткина обследовала в домашних условиях высококомпетентная медицинская комиссия — доскональнейшим образом, будто болезнь его была уникальная и ей надлежало войти в историю науки. Выслушивали все пульсы, выслушивали сердце и легкие, измеряли давления, осматривали, ощупывали, углублялись в документы: ведь им самим надо было написать документ, имеющий юридическую силу. Если образно выразить то, что они написали, то участие Шеляткина в судебном разбирательстве — любом! — не менее абсурдно, чем участие в марафонском беге человека, пораженного полиомиелитом. Обширный инфаркт миокарда «с исходом в аневризму» привел к сердечно-сосудистой недостаточности, при которой даже малейшие волнения опасны.

И дело в суде разбирали без Шеляткина — в роли ответчика выступали его жена и дочь. Дубровина, Павлюченков, Пустовойт и Пассек участвовали в судебном разбирательстве на стороне Коршуновых.