Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла - [21]
Ваш общественный туалет,
А.Ф.
«Подавленный гнев сам себя питает», — в этом, считал молодой доктор Фелт, корень несчастий Цукермана. Когда год назад он узнал, что Цукерман неделю пролежал в больнице, он звонил из Сиракьюса узнать, что стряслось, и в следующий приезд в Нью-Йорк зашел его проведать. В коридоре, не сняв ветровки с капюшоном, он взял товарища за руки — за руки, слабевшие день ото дня, и полушутя вынес свой вердикт.
Фелт был сложен как грузчик, ходил как цирковой силач, надевал множество одежек, одну на другую — как крестьянин, а лицо у него было простое, неприметное, как у удачливого преступника. Короткая шея, мощная спина, устойчивые ноги — сверни его и стреляй им из пушки. На английской кафедре в Сиракьюсе выстроилась очередь из желающих поднести порох и спички. Айван на это плевал. Он уже решил, как Айвану Фелту следует относиться к своим собратьям. Как и Цукерман, тот в двадцать семь лет тоже выбрал: держись особняком. Как Свифт, как Достоевский, как Джойс и Флобер. Отстаивай независимость. Ничему не повинуйся. Выбирай полную опасностей свободу. И пошли всех и вся к чертям!
На Восемьдесят первой улице они встречались впервые. Фелт, едва войдя в гостиную, стал разоблачаться: снял куртку, шапку, несколько старых свитеров — он носил их под ветровкой, футболку — и одновременно оценивал вслух интерьер:
— Бархатные шторы. Персидский ковер. Старинный камин. Над головой лепнина, под ногами — сверкающий паркет. Все — ах, но в то же время в нужной степени аскетично. Ни намека на гедонизм, но почему-то — уютно. Очень элегантно недообставлено, Натан. Келья хорошо обеспеченного монаха.
Сардоническая оценка декора интересовала Цукермана куда меньше, чем новый диагноз. Диагнозы валились на него один за другим. У каждого была версия. Болезнь с тысячью смыслов. Боль все читали как его пятую книгу.
— Подавленный гнев? — сказал Цукерман. — Откуда вы это взяли?
— Из «Карновского». Бесподобный механизм для выражения того, что ненавидишь, но не можешь этого признать. Ненависть переполняет и как паводок льется наружу, и ненависти столько, что телу ее не вместить. Однако за пределами своих книг вы ведете себя так, будто вас здесь нет. Сама умеренность. И вообще, в ваших книгах куда больше ощущения реальности, чем в вас. Когда я увидел вас впервые, в тот вечер вы, Блистательный Гость Месяца, впервые появились в столовой Квосея, я сказал малышке Джине, поэтессе-лесбиянке: «Держу пари, он никогда не выходит из себя за пределами своих бестселлеров». Или вы выходите из себя? Умеете?
— Айван, вы куда крепче меня.
— Это вежливый способ сказать, что я отвратительнее вас.
— А когда вы злитесь помимо того, что пишете?
— Я злюсь, когда хочу от кого-нибудь избавиться. От тех, кто мешает. Гнев — мое оружие. Навожу на цель и стреляю, стреляю, пока они не исчезнут. Я и вне текстов, и в текстах такой, какой вы в текстах. Вы держите рот на замке. Я могу сказать что угодно.
Теперь, когда все слои одежек Фелта были разбросаны по комнате, келья хорошо обеспеченного монаха выглядела как после ограбления.
— А вы верите, — спросил Цукерман, — в то, что говорите, когда говорите?
Фелт — он сидел на диване — взглянул на Цукермана как на слабоумного.
— Не имеет значения, верю я или нет. Вы такой хороший солдат, что даже не понимаете, о чем речь. Главное — заставить их в это поверить.
А вы хороший солдат. Вы на самом деле придерживаетесь другой точки зрения. Вы все это делаете правильно. Иначе не можете. Вас всегда изумляет, насколько вы провоцируете людей, вываливая на них тайны своей порочной внутренней жизни. Вас это ошарашивает. Огорчает. Вас удивляет, что вы такая скандальная фигура. Меня же удивляет, что вас это заботит. И вот послевкусие: приходишь в уныние. И вам нужно уважение мужчин и нежные ласки женщин. Чтобы папочка одобрял и мамочка любила. Вам, Натану Цукерману! Да кто в это поверит?
— А вам ничего не нужно? И вы в это верите?
— Я, в отличие от вас, хороших солдат, уж точно не допускаю, чтобы вина проникла повсюду.
Это все ерунда, вина — это самолюбование. Меня презирают? Обзывают? Не одобряют? Тем лучше.
На прошлой неделе одна девушка пыталась у меня дома покончить с собой. Зашла ко мне со своими таблетками за стаканом воды. Наглоталась, пока я был на дневных занятиях со своими придурками. Как же я разозлился, когда ее обнаружил. Вызвал по телефону скорую, но хрен бы я с ней поехал. А умри она? Ну, мне все равно. Пусть умирает, раз ей так этого хочется. Я ни у кого на пути не встаю, и у меня пусть не встают. Я говорю: «Нет, мне такого не нужно — это не для меня». И начинаю стрелять, пока все не исчезнет. От остальных нужны только деньги, о прочем человек сам может позаботиться. — Благодарю за науку.
