Урок анатомии. Пражская оргия - [66]

Всю оставшуюся дорогу мистер Фрейтаг плакал. На коленях у него лежали две пачки крупной кошерной соли, и он так нежно держал пакет, словно это были останки миссис Фрейтаг. Снег бился в стекла машины тяжелыми клочьями, и Цукерман подумал, не попросить ли Рики повернуть назад. Метель уже началась. Но Цукерман чувствовал себя чистым столом, пустым столом, белесым выскобленным деревянным столом, ждущим, чтобы его накрыли. Сил в нем не осталось.

Они проехали под железнодорожным мостом, на котором спреем шести цветов были выведены надписи – будто нелепыми иероглифами.

– Вот ведь подонки! – сказал мистер Фрейтаг, увидев, как изуродовали общественную собственность.

В выбоинах на дороге под мостом стояла черная вода.

– Это преступление! – сказал мистер Фрейтаг. Тем временем Рики осторожно проезжала этот кусок пути. – Здесь ездят похоронные процессии. Катафалки, скорбящие, а Дэйли[51] лишь бы карманы набить, и все пусть идут к черту.

Они проехали через туннель, затем резко повернули на крутую мостовую вдоль железнодорожной ветки – там повсюду валялись какие-то ржавые железяки, а на другой стороне дороги, за высокой черной оградой начинались надгробья, километры кладбища без единого дерева, а вдалеке, у горизонта – огромное прямоугольное здание – видимо, какая-то фабрика, но из-за густого дыма, видного и сквозь метель, она напоминала нечто похуже.

– Здесь! – Мистер Фрейтаг застучал по перегородке. – Эти ворота.

И наконец разглядел, что шофер не мужчина. Он потянул Натана за рукав, но Натан был не здесь. Там, где кончается все, он тоже кончился. Он даже столом и то перестал быть.

Рики раскрыла черный зонт и сопроводила обоих пассажиров к воротам кладбища. Такая работа, и она ее выполняла. С уважением. К кому бы то ни было.

– Я увидел косу, девичью косу, но как-то это не осознал, – завел беседу мистер Фрейтаг. – У меня в мыслях только горе.

– Ничего страшного, сэр.

– Молодая женщина. И с машиной такого размера. В такую-то погоду.

– Начинала я в еврейском похоронном бюро. Это была моя первая шоферская работа.

– Неужели? Но… что вы возили?

– Родственников усопших.

– Поразительно!

– Я часто говорила мужу, что наверняка у евреев есть какие-то экстрасенсорные способности – так быстро они узнают, когда кто-то из евреев умирает. Скорбящим нет конца, откуда только они не приезжают, чтобы утешать родственников. Я тогда впервые общалась с евреями. После этого я и стала относиться к ним с уважением.

Мистер Фрейтаг расплакался.

– У меня три обувные коробки карточек с соболезнованиями.

– Что же, – сказала Рики, – это говорит о том, как сильно ее любили.

– У вас есть дети, юная леди?

– Нет, сэр. Пока нет.

– Непременно, непременно заведите детей!

По заснеженной дорожке мужчины вошли на еврейское кладбище одни. Они встали рядом перед кучей свежей земли и надгробием с фамилией. Теперь он был в ярости.

– Но я не так хотел! Почему ничего не разровняли? Почему не утрамбовали? Оставили так, словно это куча мусора! Целых три недели прошло, вот и снег повалил, а они до сих пор не сделали как следует! Как такое может быть – я этого не понимаю. Вот я говорю, могила Джулии, но слова эти смысла не имеют! Посмотрите, как они все оставили! – Он вел Цукермана за руку от одного фамильного надгробия к другому. – Мой брат тут лежит, моя невестка, потом Джулия – и снег тут, словно куча мусора, – а я буду тут. А там, – сказал он, махнув рукой в сторону дымящей фабрики, – там дальше, в старой части, ее отец и мать, мой отец, моя мать, мои две прелестные юные сестры, одной было шестнадцать, умерла у меня на руках…

Они стояли перед надгробием с надписью “Пол Фрейтаг 1899–1970”.

– Пол, у тебя там что, карманы есть? Глупый мой брат. Сделал деньги на перчатках. Ни гроша не тратил. Всю жизнь покупал вчерашний хлеб. Думал только о деньгах. О деньгах и о своем шланге. Прошу прощенья, но так оно и было. Вечно на жене лежал. И как ей это, вообще не думал. Покоя бедняжке не давал, даже когда у нее рак в матке был. Маленький такой, с виду – хозяин кондитерской лавки. А она была просто куколка. И с чудесным характером. Умница к тому же. В карты играла великолепно, Тилли – она всех могла обыграть. Как мы веселились, все вчетвером. В 1965 году продал бизнес за сто тысяч долларов, а помещение еще за сто тысяч. Ему платили по три-четыре тысячи в год только за то, чтобы он присматривал за бухгалтерией. Но он этой замечательной женщине ни гроша не давал, чтобы она что-нибудь себе купила. Два года он болел, и за это время даже не купил себе пульт управления, чтобы не надо было вылезать из кровати и переключать каналы. Все копил, до самого конца. До конца. До конца, Пол. У тебя там карманы есть, скупой ты ублюдок? Нет его – всех их нет. А я стою на краю и жду, когда меня столкнут. Знаете, как я сейчас живу со смертью? Ложусь вечером спать и говорю: “А мне по хрену”. Вот тогда и уходит страх смерти – когда тебе по хрену.

Он потащил Натана обратно к комьям мерзлой земли, наваленным над его женой.

– Ее Бобби. Ее сыночек. Как она нянчила его в темной комнате! Ребенок так тяжело болел свинкой. И вот что меняет жизнь. Не верю. Цук, это абсурд. Выбрал бы Бобби в жены ту девушку, знай он, что на сто процентов полноценный? Да ни за что! Он действительно был уверен, что ни на что лучшее рассчитывать не может. Чтобы Роберт, сын Джулии, так думал! Однако, думаю, так и было. Этот парнишка столько всего мог предложить – с его-то достижениями, плюс уважение и восхищение коллег, а тут – такой провал. Свинка! И сын, который говорит отцу “иди на хер”! Родись у Бобби сын, разве был бы он таким наглым? У него был бы ребенок, который умеет