Уроды не сдаются - [4]

«— Скажи нам, Королев, какая это буква?..»

«— Буква гуля.» — и громкий смех ребят в ответ.

Он крепко засыпает, не чувствуя уже, как по его щеке сбегает горячая слеза…

3. Нос

Когтю всегда нравился их запах. Они ручные, слишком нежные для того, чтобы вести самостоятельную жизнь. Дабы никто не смог покуситься на его подопечных, он изредка прятал их у себя во рту. Хотя, конечно, не совсем приятно, когда какая-нибудь так и норовит залезть поближе к горлу. Одну как-то раз сожрал случайно. Потом два дня горевал.

Обратив внимание, что в камере никого не осталось, Коготь выплюнул их в целлофановый пакетик и сунул в карман. Мало ли что может случиться во время прогулки. Вторую потерю он не переживет.

Охранник гневно прокричал. Сука.

Коготь, торопясь, кинулся к коридору.

Эти прогулки вымогают. Мороз, не мороз — никого не интересует. За это время тюремная бригада прошвырнется по камере: соберут, гады, все излишки, выпотрошат матрацы в поисках недозволенного. Им бы вшей собирать.

Зябко.

Первыми стынут пальцы. В тоненькой рубашечке не нагуляешься. С другой стороны — благодатное время для обдумывания плана.

Бежать. Только бежать.

Коготь давно наметил себе союзника. Правда, тот еще об этом не догадывается. Урод — от него не скроешь. Каждый урод свой аромат имеет. Большинство об этом и не догадываются. А уж этот так пахнет… Мастер маскировки — да только у Когтя свои методы. Он уже давно раскусил, чем здесь пахнет.

Сегодня на ужин будет полугречневая каша. Еще бы не знать — выпаривали вонь три часа. Теперь будут вывозить обмывки: за жбанами всегда приезжает старая рухлядь с газовым двигателем. Шоферюга — гнусный типчик с нестриженными волосами (дешевый одеколон и мерзкий запах отстойной помады, оставшийся от поцелуев — кто ж на него такого страшного клюнул?).

… Сегодня их с «союзником» очередь выносить парашу. Самое время поговорить.

— Даже не пытайся отказаться, — он решил сразу взять быка за рога. — Ты поможешь мне, а я никому не скажу, кто ты есть на самом деле.

Она вздрогнула и поникла враз. Именно — ОНА. Уж кто-кто, а Коготь в женщинах разбирается прекрасно. Тем более с таким приятным запахом. А с виду — обычный мужик. И ни капли смазливости. Таким даже отъявленный педераст не заинтересуется. Но все может измениться однажды. Она из тех уродов, что умеют менять свой облик.

— Если хочешь, уйдем вместе. Я сомневаюсь, что через три дня все не обнаружится само собой. По моему, у тебя и аксессуаров нужных при себе не найдется. Ведь так?

Она снова вздрогнула.

— Я знаю твой главный талант, детка. Меня не проведешь. Ну как, согласна?

А что ей еще остается.

Коготь занял свою койку и стал тренировать давно позабытый трюк. Главное — не привлечь внимание. Недаром он получил свою кличку в банде. Это была не главная суть его уродства, но он обязан был ей жизнью. Небольшое напряжение и коготь среднего пальца удлинялся на семь сантиметров, достаточных для того, чтобы резким ударом проткнуть любую одежду и вонзить стилетоподобный кончик между ребер.

Где там мои любимые — он вынул их из кармана и аккуратно отправил по одной в рот.

«Сегодня ночью.»

…

Сквозь гомон неспящих Коготь не без труда определил, что грузовик наконец-то приехал. Как обычно, водитель явил присущую ему педантичность — в несколько приемов развернулся в крохотном дворике и выставил автомобиль кабиной к воротам, чтобы было проще выезжать.

Самое время. Пора дать знак…

Тех, кто еще не сомкнул глаз, ошарашил сумасшедший вид сокамерника, выскочившего в центр камеры и с остервенением начавшего сбрасывать с нар чужие вещи, остальных же, не успевших как следует разглядеть свои примитивные сны, разбудил истеричный вой, сопровождавший это действо.

Реакция местных авторитетов не заставила себя ждать — со своих мест первыми вскочили шестерки.

Все с тем же криком, фурия схватилась за шею одного из них и на глазах окружающих стала превращаться в того человека, которого вся камера (на время и Коготь был вынужден признать это превосходство) почитала за самого главного.

Наплыв мышц (с ворота отлетела пуговица), колючая небритость, потемнение огрубевшей кожи — на все потребовалось несколько секунд.

Гробовая тишина — короткое мгновение. Даже зажатый в тисках-лапах худосочный баклан, сглотнув слюну, не рискнул выдохнуть.

После того, как сообщница Когтя отшвырнула незадачливого засланца к стене и направилась в центр собрания (самые благоразумные начали прятаться во вторых рядах), камеру огласил чей-то истошный крик:

— Уро-о-о-оод!

И неизвестно чего испугались больше — появления второго претендента на первенство в камере, или того, что среди них таился самый настоящий УРОД.

Кто-то кинулся к двери, его примеру последовали еще несколько человек. Снаружи на гулкие удары откликнулись грохотом отпираемых засовов.

Коготь подскочил вовремя. Вошедшего в камеру первым, он встретил режущим ударом по горлу, тут же подхватил автомат и, развернув его вместе с истекавшим кровью охранником, плюнул свинцовой очередью внутрь коридора.

Впереди замаячила свобода. На всякий случай он отстреливался в обе стороны сумрачных переходов. Ему было глубоко наплевать, последует ли за ним главная исполнительница спектакля. Постановка была прекрасной, но все лавры должны достаться режиссеру. А она — как-нибудь выберется!