«Уродливое детище Версаля», из-за которого произошла Вторая мировая война - [173]

И хотя, писал он, была выработана определенная формулировка (которую мы цитировали выше), «я повторил не для разглашения наши оговорки, касающиеся прохода войск». «Используя возможность, я еще раз сделал категорическое заявление, что я не против этой формулировки только в целях облегчения тактики, наша же принципиальная точка зрения в отношении СССР является окончательной и остается без изменений»[702].

Т. е. Варшава хотела обмануть Москву — в «тактическом плане» разрешила англо-французам заявить о ее «тихом согласии», но в реальности своей позиции не изменила и советские войска через свою территорию пропускать не собиралась. Но этот дешевый шулерский трюк не прошел: в тот же день был подписан советско-германский договор о ненападении и достигнуты секретные договоренности о разделе этого действительно «уродливого детища Версаля».

Французский посол в Польше Ноэль 23 августа в телеграмме на имя Бонне скажет по поводу этого «согласия» Варшавы: «Давая нам в конечном счете согласие, министр (Бек. — С. Л.) счел должным повторить, что польскому правительству тем не менее по-прежнему претит ввод русских войск на его территорию»[703].

Претит ввод русских войск для защиты Польши? Ну тогда войдут германские — для ее (Польши) порабощения. Как говорится, хозяин — барин.

К слову — а как в Польше отреагировали на подписание советско-германского договора о ненападении? Как обычно, неадекватно!

Писали о «дешевой сенсации»(!), об «отсутствии практического значения» советско-германского договора (!), о «неизменении положения в Европе и, в частности, для Польши» (!!!). А, к примеру, латвийский посланник рассказал Шаронову, что в польском МИДе ему заявили, что «они такого договора ждали и он в международное положение Польши ничего нового не вносит, тем более что Польша никогда бы не согласилась видеть Красную Армию на ее территории»[704].

Официальные лица раздавали прессе комментарии следующего содержания: «договор квалифицировался как отход СССР от европейских дел в связи с положением на востоке и внутренними затруднениями» (без указания их характера), причем подчеркивалось, что «этот договор не меняет расстановки сил в Европе и положение Польши он совершенно не изменит». Поучали Гитлера дипломатии — дескать, тот от советско-германского договора «ничего не получил», что «договор — новый блеф Гитлера» и вообще, мол, «договор — клочок бумаги», а еще — свидетельство, что «антикоминтерновский пакт разваливается или уже развалился».

Правительство же сформулировало свою позицию так: «Мы первые заключили с СССР пакт о неагрессии, первые подписали соглашение об определении агрессии, мы имеем нормальные отношения с СССР и большего не хотим, причем СССР нашу позицию понимает. Берлин получил от СССР только то, что мы уже имеем давно, т. е. пакт о ненападении, а что касается участия СССР в игре в Европе, то мы неоднократно предупреждали западных друзей, что созидательной роли СССР играть не может», — сообщал Шаронов в письме на имя Молотова 26 августа[705].

Через неделю поляки осознают — что изменилось в Европе и в положении их страны в связи с подписанием данного договора, и насколько серьезно.

Ворошилов 27 августа в который раз объяснит, из-за чего переговоры не достигли желаемого результата: «Советская военная миссия считала, что СССР, не имеющий общей границы с агрессором, может оказать помощь Франции, Англии, Польше лишь при условии пропуска его войск через польскую территорию…» Но этот вопрос так и не был разрешен.

Пришлось Москве обеспечивать свою безопасность (хотя бы на время) другим путем: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»[706].

Мы знаем, кто стал причиной этих «разногласий» — Польша. Она, не допустив заключения трехсторонней англо-франко-советской военной конвенции, и толкнула СССР к пакту о ненападении с Германией.

О том же скажет и Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. (на которой был ратифицирован советско-германский договор о ненападении). Председатель Совнаркома был даже более конкретен — назвал источник «разногласий»: «Заключение пакта взаимопомощи против агрессии имело смысл только в том случае, если бы Англия, Франция и Советский Союз договорились об определенных военных мерах против нападения агрессора. Поэтому в течение определенного срока в Москве происходили не только политические, но и военные переговоры с представителями английской и французской армий. Однако из военных переговоров ничего не вышло. Эти переговоры натолкнулись на то, что Польша, которую должны были совместно гарантировать Англия, Франция и СССР, отказалась от военной помощи со стороны Советского Союза. Преодолеть эти возражения Польши так и не удалось» (выделено мной. — С. Л.)[707].

Наконец, и Наджияр, который был в курсе переговорной эпопеи и среди западных дипломатов являлся одним из самых осведомленных лиц по этой части, в телеграмме от 25 августа на имя Ноэля отметит: «Действительно, трудно представить, как можно было надеяться добиться от СССР, чтобы он принял обязательства против Германии, столь обходительно обращавшейся с ним, если гарантированные нами поляки и румыны по-прежнему не желали ничего слышать о русской помощи.