Уриель Акоста - [16]

Чтоб истину свою вещать, герой!

Уриель

Но кто теперь захочет мне поверить?

Кто путь прямой покинул с первых дней. —

Пусть даже камень в хлеб он превратит, —

Доверья нет ему. Ведь человек

Всю силу убеждения теряет,

От убеждений отступив хоть раз.

Юдифь

Душою не криви! Ты знать обязан:

Природа нас и нравы создают!

Кем были б мы, когда бы ни мученьям,

Ни жалобе, ни боли не могли Мы внять душой? Ты думаешь:

«с презреньем?»

О, нет, мой друг! Отважным будь всегда!

К победам духа поспеши скорее,

К свободному и подлинному «Я»!

Прощай! Сюда идут…

Уриель

Ты побледнела…

Юдифь

Прости!

Уриель

Но что с тобой, Юдифь? Твой вид…

Юдифь

Иди! О, не смотри! Быть может, скоро…

Ты обо мне услышишь!

Уриель

Здесь — бокал?

Зачем? Юдифь… какое подозренье!..

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Манассе, де-Сильва и часть гостей возвращаются. Затем Иохаи, Сантос и остальные гости.

Манассе

Где дочь моя?

Сантос

Акоста здесь?

Уриель

Взгляните, Де-Сильва, на племянницу свою.

Манассе

Но, что с тобою? Что, дитя, случилось?

Ты чувствуешь себя…

Юдифь

Легко! Легко!

Манассе

О, помогите ж ей! Скорее! Боже!

Что? Холодна?

Де-Сильва

Как мрамор ваш! Богач,

Ты нищим стал, утратив дочь…

Манассе

Утратив?

Уриель (про себя)

Вот яд из вянущих моих цветов!

Входят Иохаи и Сантос в сопровождении остальных гостей.

Иохаи

Итак, за ужин! Начинайте праздник!

Прошу друзья! Как? Что? Юдифь?

Уриель

Смотри сюда, барышник и жених,

На векселя выменивавший сердце,

В день платежа обманутый! Смотри!

Ну, подойди, попри меня пятою.

Вот здесь… хоть раз… пред этим алтарем!

(Опускается к ногам Юдифи.)

Иохаи (уничтоженный, про себя)

На трупе я женился!

Манассе (Де-Сильве)

Помогите!

Де-Сильва

Мое искусство здесь бесплодно! Поздно!

Как ты поверить мог, что та душа,

Которую ты пестовал так нежно,

Могла не знать, что значит долг любви?

Отец спасен, но только так… смотри!

(Снимает брачный венок с головы.)

Юдифь (к Акосте)

Ах, мир иной я видела в мечтах,

Манила жизнь надеждою прекрасной…

Цвела одна недолгая весна,

И аромат цветов едва повеял,

Но так пленительно, мой милый друг,

Что даже в смертный час он наполняет

Меня блаженством! Что ж, прощай, отец!

Забудь скорей любви высокой жертву!

(Протягивает венок Акосте.)

Возьми, избранник мой, венок… он твой!

(Умирает.)

Уриель

(плача, прижимает венок к губам, вкладывает его в руку Юдифи, затем встает)

Манассе! Саркофаги и колонны

Вы любите, и скульптора рука

Вам утешенье, верно, принесет,

Когда вот здесь, в тени плакучих ив,

Вы похороните свое дитя, Манассе!

Позвольте же и мне найти покой

Вблизи нее. Мне не найти могилы

Ни у евреев, ни у христиан!

Я тот, кто умирает при дороге.

Однажды — я надеюсь, — кто-нибудь

Увидя мой могильный камень, окажет:

«Лежит здесь прах уставшего скитальца,

За истиной в обетованный край

Он долго брел и не нашел ее.

Но в смертный час, пред взором помутневшим

Вдруг розовое облако любви

Проплыло и растаяло».

(Указывает на Юдифь.)

Смотрите,

На что способна верная любовь!

Весь этот мир ошибок и сомнений,

Преследований глупых и безумств

Оставлю я! Так громоздите камни

На сердце тех, кто так же, как и я,

Желает видеть божий лик и прямо

Ему в глаза дерзает заглянуть,

Не требуя предстательства раввинов.

Свой груз влачить я дальше не могу.

Из солнцезарной глубины столетий

Прийдет тот час, когда на языке

Не римлян, не евреев и не греков,

А истины свободной — возгласят:

«Был тесен мир для поприща его

Для пламени такого воздух душен…

Он этот мир покинуть должен был!»

Вы победили, и штандарт победы

Пусть водрузится здесь невдалеке!

То место — тень плакучих ив, Манассе,

Мой гений, ты пойдешь за ней! А вы

Останьтесь здесь. Я покажу вам место

Где вам дана победа, — мне — покой!

Уходит, через несколько секунд раздается выстрел.

Общее замешательство.

Сантос

(появляясь с той стороны, куда ушел Уриель)

Две жертвы пали, — вера побеждает!

Сильва

Не будем лучше, Сантос, нарушать,

Торжественности страшного мгновенья!

Здесь жертвы веры, что презреть смогла

Наш мир земной. Послушайте, де-Сантос,

Не нам судьею быть — убийцы мы!

Провозглашать идите же скорее

Смирение и кротость и любовь!

Теряют блеск старинные святыни.

О вере вы привыкли толковать…

Но что такое истинная вера?

Мы искренно уверовать должны

Во что хотим мы верить. Побеждает

Не то, что носим мы в своей душе,

А только то, как это в ней мы носим.

Занавес

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Среди многочисленных произведений Карла Гудкова трагедия «Уриель Акоста» является почти единственным, пережившим автора: в то время как десятки его романов, драм, комедий и критических работ давным-давно забыты, «Уриель Акоста» и поныне переиздается, читается и ставится на сцене. Это в значительной степени объясняется темой трагедии; но и в художественном отношении эта вещь весьма ценна, представляя собой лучшее в драматургии не только Гуцкова, но и всей «Молодой Германии».

Расцвет драматургической деятельности Гуцкова относится к 1839–1849 годам. Ей предшествовали длительные занятия публицистикой и критикой и появление в печати целого ряда романов. Первые драматические опыты Гуцкова («Нерон», «Марино Фалиери», «Гамлет в Виттенберге») относятся, правда, к 30-м годам XIX столетия, но они еще мало самостоятельны и художественного значения не имеют.

В 1830–40 годах Карл Гуцков (1811–1878) играл видную роль в литературной и общественной жизни своей родины, как наиболее выдающийся из писателей «Молодой Германии». Он родился в семье берлинского ремесленника, сделавшегося придворным слугой. Гудков окончил Берлинский университет, где слушал лекции Гегеля. Сперва он находился под влиянием студенческого движения буршеншафтов, но во время Июльской революции во Франции и ее отзвуков в Германии он начал все больше отходить от путаных национально-романтических буршеншафтских идей и примкнул, в конце концов, к радикально-политическому течению в литературе. Эта эволюция Гуцкова в 1831–1835 годах ярче всего вскрывается в его критических и публицистических работах этих лет, написанных на юге Германии, где происходила ожесточенная социальная борьба. Вначале, когда националистически-романтический и либерально-демократический лагери еще не были четко отделены друг от друга, Гуцков работал совместно с известным критиком Вольфгангом Менцелем и сотрудничал в его «Литературном листке» (1832–1834); но по мере того как оппозиционное общественное и литературное движение диференцировалось на «почвенников» французоедов и на либеральных демократов, защищавших идеи французской революции (хотя и очень половинчато и компромиссно), Гуцков стал одним из глашатаев буржуазных лозунгов свободы печати, совести, слова, союзов, эмансипации женщин и т. д. В «Мага Гура, история одного бога» (1833) он критикует церковно-религиозные верования, а в нашумевшем своем романе «Валли сомневающаяся» (1835) проповедует эмансипацию плоти и свободную любовь в духе сен-симонистов и Жорж-Занд. Именно к этим годам относятся наиболее радикальные высказывания Гуцкова о государстве и обществе. Но когда он, вместе с другими представителями молодой литературы, приступил в 1835 году для пропаганды своих идей к организации и изданию журнала «Немецкое обозрение», то Вольфгангу Менцелю, объявившему роман «Валли сомневающаяся» антиморальным и антинациональным произведением, посягающим на основы государства и христианства, удалось натравить на «Молодую Германию» германские реакционные правительства: постановлением от 10 декабря 1835 года германский союзный сейм запретил все вещи этого направления (даже еще не написанные), а Гуцков был посажен на три месяца в тюрьму.