Urbi et Orbi - [6]

Но мука смертная легка мне

Под этот гимн, не знаю чей.

И вот все явственней, телесней

Ко мне, простершемуся ниц,

Клонятся, с умиленной песней,

Из волн воздушных сонмы лиц.

О, сколько близких и желанных,

И ты, забытая, и ты!

В чертах, огнями осиянных,

Как не узнать твои черты!

И молнии горят сапфиром,

Их синий отблеск — вечный свет.

Мой слабый дух пред лучшим миром

Уже заслышал свой привет!

Но вдруг подымаюсь я, вольный и дикий,

И тени сливаются, гаснут в огне.

Шатаясь, кричу я, — и хриплые крики

Лишь коршуны слышат в дневной тишине.

«Я жизни твоей не желаю, гробница,

Ты хочешь солгать, гробовая плита!

Так, значит, за гранью — вторая граница,

И смерть, как и жизнь, только тень и черта?

Так, значит, за смертью такой же бесплодный,

Такой же бесцельный, бессмысленный путь?

И то же мечтанье о воле свободной?

И та ж невозможность во мгле потонуть?

И нет нам исхода! и нет нам предела!

Исчезнуть, не быть, истребиться нельзя!

Для воли, для духа, для мысли, для тела

Единая, та же, все та же стезя!»

Кричу я. И коршуны носятся низко,

Из дали таинственной манит мираж.

Там пальмы, там влага, так ясно, так близко,

И дьяволы шепчут со смехом: «Ты — наш!»

1902

ИТАЛИЯ

Страна, измученная страстностью судьбы!

Любовница всех роковых столетий!

Тебя народы чтили, как рабы,

И императоры, как дети.

Ты с трона цезарей судила властно мир

И больший мир из Ватикана.

Былая власть твоя — низверженный кумир,

Но человечество твоим прошедшим пьяно.

Твои художники на зыбкости холста

Запечатлели сны, каких не будет дважды!

Они — к источникам открытые врата

Для всех, томящихся от безысходной жажды!

На все пути души ты простирала жезл,

Как знак владычества, — и люди были рады,

Ниц преклоненные у величавых чресл,

Лобзать края одежд, ловить слова и взгляды.

Италия! священная царица!

Где ныне скипетр твой и лавровый венец?

Разломана твоя златая колесница,

Раскрыты двери в твой дворец.

Италия! несчастная блудница,

И вот к чему пришла ты, наконец!

В лоскутьях мантии и в платье устарелом,

Улыбкой искривив надменно-строгий рот,

Ты вышла торговать еще прекрасным телом,

И в ложницу твою — открыт за деньги вход.

Мы смеем все вкусить от ласк, святых, бывало!

Мы можем все тебя увидеть в наготе!

Как женщина, ты всем доступной стала,

И стыдно нам тебя узнать в мечте!

Но еще ты прекрасна, Италия!

Под заемной краской румян,

И с наглостью робкой во взоре!

Прекраснее всех неуниженных стран,

К которым покорно ласкается пленное море.

В лагунах еще отражаются

Дворцы вознесенной Венеции —

Единственный город мечты,

И гордые замки вздымаются

В суровой и нежной Флоренции,

Где создан был сон красоты.

И Рим, чародатель единственный,

Ужасный в величье своем,

Лежит не живой, но таинственный,

Волшебным окованный сном.

Нетленные рощи лимонные

Под немыслимым небом цветут.

Горы, — в белых цветах новобрачные!

Воды, собой опьяненные,

Озаряя гроты прозрачные,

Говорят и живут!

Ты прекрасна, Италия,

От Альп крепковыйных до ясной Капреи

И далее,

До пустынь когда-то богатой Сицилии,

Где сирокко, устав и слабея,

Губит высокие лилии,

Цветы святого Антония, —

Ты прекрасна, Италия,

Как знакомая сердцу гармония!

Я пришел к тебе усталый,

Путь недавний потеряв,

Беспокойный, запоздалый,

Напрямик по влаге трав.

И случайные скитальцы

Мир нашли в твоем дворце…

О, как нежно эти пальцы

На моем легли лице!

Как прижавшееся тело

Ароматно и свежо!

Пусть притворство, что за дело!

Пусть обман, мне хорошо!

В этой нежности мгновенной,

Может, тайно, разлита,

Непритворна и чиста,

Ласка матери вселенной.

Июнь 1902

Венеция

ПАРИЖ

И я к тебе пришел, о город многоликий,

К просторам площадей, в открытые дворцы;

Я полюбил твой шум, все уличные крики:

Напев газетчиков, бичи и бубенцы;

Я полюбил твой мир, как сон, многообразный

И вечно дышащий, мучительно-живой…

Твоя стихия — жизнь, лишь в ней твои соблазны,

Ты на меня дохнул — и я навеки твой.

Порой казался мне ты беспощадно старым,

Но чаще ликовал, как резвое дитя,

В вечерний, тихий час по меркнущим бульварам

Меж окон блещущих людской поток катя.

Сверкали фонари, окутанные пряжей

Каштанов царственных; бросали свой призыв

Огни ночных реклам; летели экипажи,

И рос, и бурно рос глухой, людской прилив.

И эти тысячи и тысячи прохожих

Я сознавал волной, текущей в новый век.

И жадно я следил теченье вольных рек,

Сам — капелька на дне в их каменистых ложах,

А ты стоял во мгле — могучим, как судьба,

Колоссом, давящим бесчисленные рати…

Но не скудел пеан моих безумных братии,

И Города с Людьми не падала борьба…

Когда же, утомлен виденьями и светом,

Искал приюта я — меня манил собор,

Давно прославленный торжественным поэтом…

Как сладко здесь мечтал мой воспаленный взор,

Как были сладки мне узорчатые стекла,

Розетки в вышине — сплетенья звезд и лиц.

За ними суета невольно гасла, блекла,

Пред вечностью душа распростиралась ниц…

Забыв напев псалмов и тихий стон органа,

Я видел только свет, святой калейдоскоп,

Лишь краски и цвета сияли из тумана…

Была иль будет жизнь? и колыбель? и гроб?

И начинал мираж вращаться вкруг, сменяя

Все краски радуги, все отблески огней.

И краски были мир. В глубоких безднах рая

Не эти ль образы, века, не утомляя,

Ласкают взор ликующих теней?

А там, за Сеной, был еще приют священный.

Кругообразный храм и в бездне саркофаг,