Urbi et Orbi - [4]

Что над Везувием лазурь в огне.

Когда ж без сил любовники застыли

И покорил их необорный сон,

На город пали груды серой пыли,

И город был под пеплом погребен.

Века прошли; и, как из алчной пасти,

Мы вырвали былое из земли.

И двое тел, как знак бессмертной страсти,

Нетленными в объятиях нашли.

Поставьте выше памятник священный,

Живое изваянье вечных тел,

Чтоб память не угасла во вселенной

О страсти, перешедшей за предел!

17 сентября 1901

ПУТНИК

По беломраморным ступеням

Царевна сходит в тихий сад —

Понежить грудь огнем осенним,

Сквозной листвой понежить взгляд.

Она аллеей к степи сходит,

С ней эфиопские рабы.

И солнце острый луч наводит

На их лоснящиеся лбы.

Где у границ безводной степи,

Замкнув предел цветов и влаг,

Стоят столбы и дремлют цепи, —

Царевна задержала шаг.

Лепечут пальмы; шум фонтанный

Так радостен издалека,

И ветер, весь благоуханный,

Летит в пустыню с цветника.

Царевна смотрит в детской дрожи,

В ее больших глазах — слеза.

Красивый юноша-прохожий

Простерся там, закрыв глаза.

На нем хитон простой и грубый,

У ног дорожная клюка.

Его запекшиеся губы

Скривила жажда и тоска.

Зовет царевна: «Брат безвестный,

Приди ко мне, сюда, сюда!

Вот здесь плоды в корзине тесной,

Вино и горная вода.

Я уведу тебя к фонтанам,

Рабыни умастят тебя.

В моем покое златотканом

К тебе я припаду, любя».

И путник, взор подняв неспешно,

Глядит, как царь, на дочь царя.

Она — прекрасна и безгрешна,

Она — как юная заря.

Но он в ответ: «Сойди за цепи,

И кубок мне сама подай!»

Закрыл глаза бедняк из степи.

Фонтаны бьют. Лепечет рай.

Бледнеет и дрожит царевна.

Лежат невольники у ног.

Она растерянно и гневно

Бросает кубок на песок.

Идет к дворцу аллеей сада,

С ней эфиопские рабы…

И смех чуть слышен за оградой,

Где степь, и цепи, и столбы.

1903

РЕШЕТКА

Между нами частая решетка,

В той тюрьме, где мы погребены.

Днем лучи на ней мерцают кротко,

Проходя в окно, в верху стены.

Между нами кованые брусья,

Проволок меж них стальная сеть.

До твоей руки не дотянусь я, —

В очи только можем мы смотреть…

Тщетно ближу губы сладострастно, —

Лишь железо обжигает их…

Смутно вижу, в полутьме неясной,

У решетки — очерк губ твоих.

И весь день, пока на темной стали

Там и сям мелькает луч дневной,

В содроганьях страсти и печали

Упиваюсь я тобой, ты — мной!

Нас разводит сумрак. На соломе

Мы лежим, уйдя в свои углы;

Там томимся в сладострастной дреме,

Друг о друге грезим в тайне мглы.

Но опять у роковой преграды

Мы, едва затеплятся лучи.

И, быть может, нет для нас отрады

Слаще пытки вашей, палачи!

28 сентября 1902

У МОРЯ

Когда встречалось в детстве горе

Иль беспричинная печаль, —

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

Нередко на скале прибрежной

Дни проводила я одна,

Внимала волнам и прилежно

Выглядывала тайны дна:

На водоросли любовалась,

Следила ярких рыб стада…

И все прозрачней мне казалась

До бесконечности вода.

И где-то в глубине бездонной

Я различала наконец

Весь сводчатый и стоколонный

Царя подводного дворец.

В блестящих залах из коралла,

Где жемчугов сверкает ряд,

Я, вся волнуясь, различала

Подводных дев горящий взгляд.

Они ко мне тянули руки,

Шептали что-то, в глубь маня, —

Но замирали эти звуки,

Не достигая до меня.

И знала я, что там, глубоко,

Есть души, родственные мне;

И я была не одинока

Здесь, на палящей вышине!

Когда душе встречалось горе

Иль беспричинная печаль, —

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

3 февраля 1902

ДУМЫ

L'ENNUI DE VIVRE… [3]

Я жить устал среди людей и в днях,

Устал от смены дум, желаний, вкусов,

От смены истин, смены рифм в стихах.

Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

Не пред людьми — от них уйти легко, —

Но пред собой, перед своим сознаньем, —

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем.

Склонясь, иду вперед, растущий груз влача:

Дней, лет, имен, восторгов и падений.

Со мной мои стихи бегут, крича,

Грозят мне замыслов недовершенных тени,

Слепят глаза сверканья без числа

(Слова из книг, истлевших в сердце-склепе),

И женщин жадные тела

Цепляются за звенья цепи.

О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам

От ложа душного, из келий, с перепутий,

И отдавались мы вдвоем одной минуте,

И вместе мчало нас теченье по камням.

Вы скованы со мной небесным, высшим браком,

Как с морем воды впавших рек,

Своим я вас отметил знаком,

Я отдал душу вам — на миг, и тем навек.

Иные умерли, иные изменили,

Но все со мной, куда бы я ни шел.

И я влеку по дням, клонясь как вол,

Изнемогая от усилий,

Могильного креста тяжелый пьедестал:

Живую груду тел, которые ласкал,

Которые меня ласкали и томили.

И думы… Сколько их, в одеждах золотых,

Заветных дум, лелеянных с любовью,

Принявших плоть и оживленных кровью!..

Я обречен вести всю бесконечность их.

Есть думы тайные — и снова в детской дрожи,

Закрыв лицо, я падаю во прах…

Есть думы светлые, как ангел божий,

Затерянные мной в холодных днях.

Есть думы гордые — мои исканья бога, —

Но оскверненные притворством и игрой,

Есть думы-женщины, глядящие так строго,

Есть думы-карлики с изогнутой спиной…

Куда б я ни бежал истоптанной дорогой,

Они летят, бегут, ползут — за мной!

А книги…Чистые источники услады,

В которых отражен родной и близкий лик, —

Учитель, друг, желанный враг, двойник —

Я в вас обрел все сладости и яды!

Вы были голубем в плывущий мой ковчег

И принесли мне весть, как древле Ною,