Урамбо - [21]

Сквозь газ показано нагое тело.

Чтоб отдохнуть от мыслей и работы

И мы пришли послушать куплетистов,

Оркестр из двух тромбонов и флейтистов

Дудит одни и те же ноты…

Как легкий дым в душе сознанье тает

И радости от зла не отличает.

Кому доступно совершенство?

Кому доступно совершенство?

Телам, что в первый раз слились?

В безумьи есть свое блаженство

И зачарованная высь.

Нет, не обычные объятья

Мы друг от друга ночью ждем, —

Такого голубого счастья

Мы в этом мире не найдем.

Но если огненные боги

Свои нам чары отдадут,

В какие страшные чертоги

Нас пропилеи приведут!

Наш домик маленький и тесный…

Наш домик маленький и тесный

И мебель — стул, кровать и стол,

Но в нашем сердце он — чудесный

Морей коралловых атолл.

Мы здесь с тобой — ночные воры,

Мы счастье страшное крадем.

Его, через моря и горы,

С тобой, как знамя, пронесем.

Качают розовые волны

Друг с другом сжатые сердца;

И всеобъемлюще огромны

Глаза блаженного лица.

Мы будем счастливы недолго;

Но завтра ты придешь опять!..

И пусть потом — проклятье долга,

Как траур, будешь коротать.

Мне это необходимо, я знаю…

Мне это необходимо, я знаю,

Целовать чьи-то чужие губы,

Пока рассвет холодный и грубый

Не рассеял туманные тайны.

Если можешь — прости за это.

Я болею твоей же болью…

Но сердце, — сердце поэта

Все равно не изменишь любовью.

Ты, хорошенький, дашь мне десять?

— Ты, хорошенький, дашь мне десять?

Комната у меня своя.

А слева ущербный месяц,

В комнате большая кровать.

С кровати встала старуха,

Зло посмотрела в глаза,

Уходя, уронила глухо:

— В «Треугольник» хотели взять.

Раз живешь со всеми в стойле,

Нужно быть таким, как все.

— Что же, спой, — говорю я Оле

В черную пасть занавес.

Дух — словно океан огромный…

Дух — словно океан огромный,

Чем ниже в глубь его уйдешь,

Тем чудищ все странней изломы, —

Где ложь, где правда — не поймешь.

Воспоминания и грезы,

Как стебли дымные встают

И словно огненные розы

В мозгу расплавленном цветут.

Но сердце бьется равномерно.

В глазах спокойный долгий свет:

Ведь хорошо узнать наверно,

Что никакой надежды нет.

И можно делать все, что хочешь

И смерть — послушная раба… —

В дневной тоске, в угаре ночи,

Лишь позови — придет любя.

Бесцельность

Во мне горят огромные мечты,

Кристаллы грез огромной красоты.

Они, как сон, в моей душе замкнуты,

Они живут в тягчайшие минуты.

Но для кого возможны эти сны

В немых снегах чудовищной страны,

Где вечно гибнет воля к воплощенью

И мысль покрыта тусклой страшной тенью?

Невероятный, беспокойный сплин

И блеск недосягаемых вершин;

Такая жажда отдавать и биться!..

Но тот же Мир мне непрерывно снится.

Великий или Тихий океан?..

Зачем? — В притонах будешь так же пьян, —

Там страсти падают все ниже, ниже

И жизнь становится понятнее и ближе.

О эти прихоти блуждающей души,

Рожденные в безжалостной глуши

Одних и тех же яростных стремлений,

Однообразных жалких вожделений!

Ах все равно нам быть или не быть, —

И жизнь и сон затем, чтобы забыть

В их сменах утомительно бесцельных

Отраву дум спокойных и смертельных!

Знак бесконечности

Над ровным полем летчик, новый сын Дедала,

Чертил волшебные восьмерки в облаках,

И, вдруг, упал… Затих мотор: лишь кровь стучала,

Живым огнем вздувая жилы на висках.

Что значит жить. — Смешно бежали люди в черном

Спеша и задыхаясь… Сняли шапки вдруг.

Нагнулись… спорили. Неловко взяли труп

И понесли, закрыв его, в плаще просторном.

А в поле мертвом, молчаливом, как провал,

Осталась сломанных частей немая горка,

И почему-то в памяти моей вставал

Знак бесконечности — упавшая восьмерка.

Наступление

В цепи стрелков, в степи оледенелой

Мы целились меж ненавистных глаз;

И смерть весь день так сладко близко пела,

Что колдовала и манила нас.

Потом, заснув в татарской деревушке,

В ночную тьму, как волки, вышли вновь,

Нас привлекали вражеские пушки

И сок волшебный — человечья кровь.

Враги ушли и мы за ними гнались,

Ночь и мороз объяли кругозор.

В безбрежном снеге люди утопали,

И странно загорался черный взор.

Нам попадались трупы отступавших,

И, кто был жаден, раздевали их:

И в смерти жил, светясь на лицах павших,

Чудесный сон видений голубых.

То был покой бессмертный и огромный,

Манивший рядом лечь у колеи, —

Но в нас гудел какой-то пламень темный

И мы, изнемогая шли и шли.

В душе цвело неясное безумье,

Воспоминанья брошенных невест,

А над землей сияло пятилунье —

Таинственный небесный крест.

Мы шли вперед и, словно камни рифов,

Встречались избы тихих деревень:

Мы воскрешали время древних мифов

И на штыках рождался новый день!

Наш новый день — начало испытаньям;

И снова в цепь рассыпались стрелки,

Стараясь отогреть своим дыханьем

Замерзшие ружейные курки.

И снова грохот легендарной битвы,

И доблести высокий, гордый лет:

О кто поймет проклятья иль молитвы

Бормочет, задыхаясь, пулемет!

Как Данте, я спускаюсь к центру Ада

Душа страны объята мертвой тьмой,

Безжалостное сердце радо!

Безжалостное сердце — спутник мой.

Возвращение Вс. Горнову

Все полки заняты поэтами,

(Как мы в них любим каждый звук!),

И стол с любимыми портретами —

Воскресших грез волшебный круг.

Все, все остались, все нетронуты,

Как будто не было войны…

Нет, я вчера из этой комнаты

Ушел, а ночью видел сны…

Такие длинные, нелепые —

Как будто я стрелял в людей,

Как будто всадники свирепые

Загнали бешеных коней.