Урал грозный - [20]

с нашей дерзостью извечной,

с нашей славой, с нашей силой,

с нашей верой бесконечной.

Самое главное — ствол

Ушки прошу держать на макушке,

о чем бы я речь ни вел.

Самая главная часть у пушки —

это, конечно ствол.

Пушка,

          считай,

                     без ствола не штука,

как лук без струны-тетивы,

как боевой барабан без звука,

как всадник без головы.

Каждой детали —

                           своя дорога,

свой на пути приют.

Посмотрим, однако, на дело строго,

как этот ствол куют.

Падает вниз громовержец-молот,

зол и, как бык, мордаст.

Пощады никто у него не молит —

он все равно не даст.

Любо смотреть,

                       как одним ударом

сводится толщь на нет.

Стонет болванка,

                          плюет нагаром,

вытягивает хребет.

Там, где горбатое было место,

гладь возникает вдруг.

Так разминают тугое тесто

сильным нажимом рук.

Ловко,

         уверенно,

                       точно,

                                быстро,

множество раз подряд.

Только белесые брызги-искры

вместо свечей горят.

А в ковочной — ветер горячий злится.

Чад.

      Духота.

                 Жара.

Людям хочется окатиться

попросту из ведра.

И диву даешься, с каким терпеньем

люди весь день куют.

Мало терпенья — с ожесточеньем

песни еще поют.

Нет, не горька им исчадья чаша.

Они на войне. Бойцы.

Вот они —

              гордость и совесть наша —

уральские кузнецы!

Вот она,

            нация мировая,

люди, что бьют сплеча,

ливнем осколочным накрывая

Гитлера-палача.

Вон как один из них, с виду кроткий,

весело,

          напрямик,

в насквозь промокшей косоворотке

действует в этот миг:

ловит пылающую болванку

и набок ее кладет,—

так бронебойщик навстречу танку

один на один идет.

Будет немедленно ствол откован,

и двинется к мастерам,

и каждым в отдельности облюбован

станет казист и прям.

и, может быть, будет еще удобно

после, когда-нибудь,

легким стихом описать подробно

весь его долгий путь:

как закаляют,

                    как выпрямляют,

ведут на цепях под уздцы,

как исступленно его строгают

с разных сторон резцы;

как с ястребиным упрямством сверла

лезут в нутро винтом,

как в перегретом и дымном горле

долго першит потом;

как его гладят,

                      качают,

                                  вертят,

ставят затем на дыбы,

как по стальному каналу смерти

тянут змею резьбы;

как он, прямой,

                       маслянистый,

                                           чистый,

бурям наперекор,

светлый,

             ликующий

                             и плечистый,

идет наконец на сбор.

Пушка должна петь!

Радостный говор стали

звонок, как на торгу.

Сходятся все детали

в сборочном, на кругу.

Здесь и светло и гулко,

жить неохота врозь.

Прочно ложится люлька

на боевую ось.

Впредь никакая тряска

пушечке не страшна.

Масленая салазка

в люльку погружена.

Тесно,

         надежно, туго

ствол на нее надет.

Держат они друг друга

так же, как их — лафет.

Накрепко все притерто,

начисто, до конца.

Прочность такого сорта

не подведет бойца.

Но чтоб огневого вала

сила была грозна,

прочности пушке мало —

ей точность еще нужна.

И снова кипит работа —

до тонкости, до мечты

подъема и поворота

доводятся все винты.

Работа —

              над каждой гранью,

над каждой резьбой внутри.

С пристрастием,

со стараньем

трудятся пушкари.

Работают дружно, рьяно,

как будто в листах брони

не пушку, а фортепьяно

настраивают они.

И кажется, в этом раже

попробуй людей спроси,

и люди тебе покажут,

где «до» прозвучит, где «си».

Прочность — чтоб без износа

сыпало дуло жар,

точность —

                чтоб даже носа

не подточил комар!

Чтоб круче,

                 быстрее,

                              дальше

тяжелый снаряд летел,

чтоб голос его без фальши

в холодной ночи звенел,

чтоб пушка жила и пела,

чтоб даже не застил дым

угол того прицела,

который необходим!

На мирной траве полигона

Сегодня особенно тих и печален

уральский закат над вершинами бора,

певучие звуки дневных наковален

расплавились в море цветного набора.

Как редок он здесь, этот час безмятежный!

Притих зачарованный труженик-город.

И вдруг заколдованный

                                   воздух прибрежный

качнулся, немыслимой силой распорот.

Теперь уже громы помчатся с разгона,

хоть уши зажми, хоть шепчи заклинанья.

На мирной, на влажной траве полигона

опять и опять начались испытанья.

— Еще раз! Еще раз! —

                                 хмельной, потрясенный,

кричу я во тьме пушкарю молодому.

Кричу и бегу по дорожке бетонной

навстречу летящему новому грому.

Удар за ударом,

                        удар за ударом.

Впиваются в небо тугие спирали.

Нет, в песнях Урал прославляют недаром,

недаром несется молва об Урале.

— Еще раз! Еще раз! —

                                  Удары крепчают.

Один одного тяжелее и тверже.

За Керчью, под Яссами нам отвечают,

ответы грохочут под древнею Оршей.

С Урала на запад летят эшелоны,

груженные страшным стальным урожаем.

Приветливым словом, глубоким поклоном,

с великой надеждой мы их провожаем.

Гремит перекличка широкого боя.

Окрестности неба в багровом покрове.

Седой «бог войны» с огневой бородою

нахмурил суровые дымные брови...

1943

ГЕРАСИМОВ С. А.

Герасимов Сергей Аполлинариевич (1906) — советский кинорежиссер, актер, кинодраматург, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда.